Кризис соврамерлита

Мир высокой американской прозы за последние годы любопытным образом сузился и продолжает сужаться. Остроумная английская идиома определяет подобную социальную формацию как "общество взаимного восхищения".

В Европе, кажется, до сих пор существует представление, что американцы мало читают. Обезвредить его проще всего по-американски же — цифрами. В 2007 году две основные сети книжных магазинов страны Barnes & Noble и Borders и интернет-магазин Amazon вкупе распродали книг на $13,2 млрд; учитывая, что эта сумма не включает в себя сети поменьше, тысячи независимых магазинов и перепродажу подержанных книг, ее можно смело удвоить. Для сравнения: общие сборы в североамериканских кинотеатрах за тот же год составили $9,7 млрд. Американцы читают поразительно много, умудряясь при этом не фетишизировать книгу, что и сбивает с толку европейского гостя (делающего выводы из отсутствия книжного шкафа в гостиной). Издательское дело в США не просто пережило ряд экономических кризисов, но по-настоящему расцвело в годы Великой депрессии; и появление подозрительных на первый взгляд электронных игрушек вроде Kindle, грозящих оставить без работы печатный станок, пока что лишь увеличивает число читателей и интерес к чтению. Как человеку, чья первая книга выходит этим летом, мне, бесспорно, повезло, что выходит она в Америке.

И в то же время меня не покидает ощущение, что мир высокой американской прозы (к которой, оговорюсь сразу, я свою не причисляю) за последние годы любопытным образом сузился и продолжает сужаться. 5 тыс. экземпляров — приемлемый тираж для романа; 15 тыс. считаются скромным успехом. Даже авторы, чьи книги расходятся тиражами в сотни тысяч, вынуждены преподавать литературу в колледжах или перебиваться рецензиями, что тоже непросто, так как литературная критика тихо исчезает из газет и журналов. Писателей перестали приглашать на вечерние телевизионные шоу, лишив их основного выхода на широкую публику; если в 1970-х телеведущие Дик Каветт или Джонни Карсон свободно пикировались в эфире с Джоном Апдайком и Труменом Капоте, то представить себе, скажем, Дейва Эггерса в гостях у Джея Лено практически невозможно. Литературный мир ужался до состояния фан-клуба независимой рок-группы, члены которого по совместительству члены других таких же групп. Остроумная английская идиома определяет подобную социальную формацию как "общество взаимного восхищения".

Так или почти так, разумеется, обстоят дела везде и всегда, и жалобы на эту тему не свежее стенаний об отсутствии манер у молодежи: неблагодарный народ игнорирует гений, мужик несет с базара Блюхера и милорда глупого. В случае американской прозы, впрочем, примечательно то, что происходит это закукливание не за счет равнодушного или глупеющего читателя, как сразу тянет думать, а за счет добровольного сужения круга тем и словесной палитры — стараниями, иначе говоря, самих писателей. Современная проза США замечательно разнообразна, но в ее центре выхолощенный и академичный стиль письма, который можно обозначить как "дневниковый реализм" или, скажем, "роман-резюме" — проза, грубо говоря, о себе. Речь идет не о шедеврах Майкла Чабона, Дэвида Фостера Уоллеса или Джонатана Летема (хотя первый из этой троицы начал с плохо замаскированной автобиографии, а последний ею закончил), а об оттеняющей их общей словесной массе. Примеров слишком много, чтобы приводить их здесь, и большинство из этих произведений вполне заслуженно никогда не увидят русского перевода, а некоторые и публикации. Взятые вместе, они, тем не менее, образуют метажанр, не то чтобы охватывающий всю современную американскую литературу, но почти конгруэнтный ей. Чтобы не путать два понятия, назовем его псевдосоветским сокращением "соврамерлит".

Соврамерлит — детище двух принципов. Первый насаждается на литературных факультетах США, где студентов учат максиме "пиши что знаешь". (Ее недостаток в том, что самые яркие переживания автора в студенческие годы зачастую связаны со студенческими годами как таковыми; по словам редактора из ведущего издательства Farrar, Straus & Giroux, среднестатистическая рукопись из сотен, приходящих на ее адрес каждую неделю, это "роман аспиранта о любовной жизни аспирантов".)

Второй принцип интереснее. Это общая одержимость американской культуры понятием "аутентичность" и последующая озабоченность биографией автора как залогом аутентичности произведения. Именно эта любовь к roman a clef во всех своих проявлениях, это инфантильное желание знать, что так все и было, приводит к странному слиянию мемуара и романа, являющемуся главным признаком соврамерлита. На уровне популярной беллетристики это означает, что едва ли не любой жизненный опыт за пределами академического годится для того, чтобы нанизать на него сюжет о триумфе инженю. Поработал ассистентом главреда в глянцевом журнале? "The Devil Wears Prada". Нянечкой в богатой семье? "The Nanny Diaries". (Да и чисто академический опыт тоже годится. Сходил в дорогую частную школу? "Prep".) Что закономерно, культура, требующая максимальной правдоподобности от художественного произведения, чрезвычайно болезненно переносит малейшее приукрашивание мемуаров. Самый знаменитый пример этого — писатель Джеймс Фрей, чья душераздирающая автобиография "A Million Little Pieces" (драки, наркотики, тюрьма) оказалась в энной степени фикцией. Фрея ждали полный остракизм и ритуальное покаяние в телеэфире. Его следующее произведение "Bright Shiny Morning", написанное точь-в-точь такими же отрывистыми полуфразами а-ля Джек Керуак, как "A Million Little Pieces", вышло уже как роман и разошлось гораздо хуже. Профессиональные мистификаторы вроде Бенвенуто Челлини или Чака Бэрриса не продержались бы в подобном климате и неделю.

В более разреженном воздухе серьезной прозы столь же беспроигрышным гамбитом является опыт иммиграции в США. Как подметила Маша Гессен, сама иммигрантка из России и успешный англоязычный писатель, из 15 номинантов на National Book Awards 5 Under 35, самую престижную молодежную литературную награду в США, за границей родились шесть. Для того чтобы понять, почему это так, недостаточно клише о том, что Америка — плавильный котел и страна иммигрантов. Дело скорее в том, что белым американцам свойственно воспринимать свое происхождение как отсутствие происхождения как такового, этакое "изначальное фабричное состояние". Все остальное заведомо интереснее. В 1960-х годах такой необходимой изюминкой служило еврейство. Именно поэтому новоанглийский WASP Джон Апдайк выдумал себе еврейское альтер эго по имени Генри Бек — чтобы не отставать от коллег Филипа Рота, Сола Беллоу, Бернарда Маламуда; в эпоху "Portnoy`s Complaint" его лютеранство смотрелось как разновидность старомодной прически. Вслед за последующей еврейской доминацией издательского дела и внедрением еврейского юмора в комедийный мейнстрим это происхождение потеряло нужную экзотичность. В конце 1990-х и начале 2000-х с появлением на сцене Джумпы Лахири и Арундати Рой стало внезапно модно быть индусом, еще лучше индуской. Последние три-четыре года возникла такая же мода на выходцев из бывшего СССР. Урожай новых имен включает в себя писателей Гэри Штейнгарта, Кифа Гессена (брата Маши), Сану Красиков, Лару Вапняр и Аню Улинич. Кроме биографии, их не объединяет почти ничего, но биографии в очередной раз оказывается достаточно.

Если у иммигрантов первого поколения основной сюжет — драма или комедия ассимиляции, парохиальные ценности родины в конфликте с постмодернистскими ценностями США, то у писателей второго и последующих поколений основным мотивом является тоска по утраченной аутентичности. Джонатан Сафран Фоер успешно разменял поиск украинских корней на бестселлер "Everything Is Illuminated" о поиске украинских корней. Герой другого бестселлера — "The Namesake" Джумпы Лахири, выросшей в США индуски — выросший в США индус, которому одинаково претит жизнь внутри и вне иммигрантской общины.

Все указывает на то, что следующей национальностью du jour окажутся китайцы, хотя шумный успех романа "The Lazarus Project" боснийца Александра Хемона может временно удержать переходящий вымпел актуальности в славянских руках. Его биография подходяще экзотична: застряв в Чикаго после начала войны в Косово, он выучил английский за три года; и именно это, как ни парадоксально, делает "The Lazarus Project" (герой — босниец, застрявший в Чикаго) идеальным образчиком соврамерлита. А Хемона, как бы маловыгоден ни был этот статус на данный момент, образцовым американцем.

В прошлом году мы потеряли Дэвида Фостера Уоллеса — писателя, для которого принцип "пиши что знаешь" был тавтологией, так как знал он, кажется, почти все. Героиня его первого же романа "The Broom of the System" — юная телефонистка по имени Ленор Камнекод (Stonecypher) Бидсман, у которой сбежала из дома престарелых бабушка и внезапно заговорил попугайчик. В злоупотреблении автобиографическими фактами, иначе говоря, автора не упрекнешь. Будущее американской прозы в немалой степени зависит от того, на какое количество молодых писателей Уоллес успел повлиять за свою короткую жизнь и насколько быстро его занесут в классики после смерти. Ну а несостоятельность второго принципа соврамерлита лучше всех, пожалуй, демонстрирует прозаик Клэр Мессуд, написавшая в 2006 году лучший со времен Брета Истона Эллиса роман из жизни нью-йоркской элиты "Emperor`s Children". В отличие от Эллиса Мессуд ни дня в своей жизни не прожила в Нью-Йорке, а единственный прозаик в ее романе — мужик пенсионного возраста и изрядная сволочь. Пиши что умеешь.

"И тут мне в голову пришла мысль. Нет в мире города более провинциального, чем Нью-Йорк, нет в искусстве области более провинциальной, чем литература, и нет на свете сообщества более провинциального, чем сообщество писателей, вынужденных обхаживать издателей. И только среди этих людей можно найти хоть кого-нибудь, кто знает, кто я такой".

(Давид Левитт. "Martin Bauman", 2000)



Михаил Идов

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...