Итак, Борис Ельцин выступил с претензиями на роль арбитра нации.
Он явно пытается внедрить в общество мысль о том, что неспособность Думы сформировать ответственное правительство объясняется не содержащимися в нынешней конституции ограничениями, а принципиальными особенностями сложившейся партийной системы, неспособной адекватно интегрировать политические и экономические векторы общественного развития. Если ему это удастся, серьезных препятствий для дальнейшей монархической эволюции режима не будет. Накануне парламентских выборов президент России выступил наследником голлизма, который некогда явился реакцией на провал "режима партий".
Опыт неблагоустроенной послевоенной Европы показывает, что более или менее стабильное становление демократии происходило как раз в условиях полуторапартийной системы. Бессменно находившаяся у руля "партия власти" для разнообразия порой меняла временных попутчиков. В Италии полуторапартийная система держалась более сорока лет, в ФРГ — двадцать. Франция же пошла путем партийного строительства, напоминающим нынешний российский калейдоскоп многопартийности. Живая многопартийность ("режим партий", как выражался де Голль еще в 1946 году) дополнялась принципом ответственного (т. е. формируемого парламентским большинством) правительства. Поэтому стремительное мелькание кабинетов, редко выживавших более полугода, а чаще всего и куда менее долговечных, родило в конце 1957 года мрачную шутку: "Легче запустить ракету на Луну, чем сформировать во Франции правительство". Прелесть этой шутки легче понять, если попытаться представить себе Зюганова, Явлинского, Лебедя и Жириновского, формирующих коалиционное правительство, как долго это правительство живет и сколь плодотворно работает.
Голлистская государственная конструкция с республиканским монархом-президентом оказалась для Франции 1958 года последним выходом: полуторапартийность не сложилась, "режим партий" обанкротился, а получить диктатуру либо Мориса Тореза, либо какого-нибудь алжирского генерала-парашютиста не хотелось. Торез в образе Зюганова имеется, парашютист является в персоне Лебедя, полуторапартийный Черномырдин не преуспел. Единственное отличие в том, что парламентскому краснобаю типа Явлинского не дали, как давали Ги Молле или Мендес-Франсу, провалиться по полной программе.
Другое дело, что один из ключевых тезисов де Голля — тезис о "величии Франции" Ельцин преломляет с истинно русским изяществом. Франция в 1958 году имела практически нулевой золотой запас, чрезвычайно легкий франк, перманентный внутриполитический кризис, безнадежно затянувшуюся алжирскую войну и внешнюю политику, практически полностью подчиненную США в рамках жесткого атлантизма. Набор не более авантажный, чем у России в 1995 году, и, казалось бы, у де Голля было не больше оснований говорить о французском величии, чем у Ельцина — о российском. Разница, однако, заключается в том, что де Голль ориентировал нацию на восстановление величия Франции как на перспективную цель — через стабилизацию режима, тяжелый франк, завершение алжирской войны, независимую военную политику, создание собственных ядерных сил etc. Оптимистичный Ельцин рассуждает о величии России в классической обкомовской манере, когда в ответ на неблагоприятные явления не предлагается реалистическое решение, а просто раздается живое партийное слово: "Мы это дело поломаем!".
Голлизм предполагает политический реализм. "Величие России" — самое слабое место русского голлизма.