Феномен небывалой популярности Высоцкого может быть понят лишь с учетом того, что книгопечатание в России началось только в конце 80-х гг — спустя без малого десять лет после смерти певца.
Слово "певец" чрезмерно многозначно. На интуитивном уровне понятно, что "певец во стане русских воинов" или "таинственный певец" пушкинского "Ариона" не то же самое, что Валерий Леонтьев или Филипп Киркоров, а Высоцкий, казалось бы, тоже певший с эстрады и даже записывавший пластинки, тем не менее относится к тем певцам, что во стане, а не к тем, что при Алле Борисовне. В первом случае певец есть важная функция народного самосознания, во втором — это то, что поет и скачет. Высоцкий — первое. Дело тут не только в таланте — тем более, что о вкусах не спорят, — но и в значительно большей степени в принципиальном различии эпох.
Определяя наступивший после 1917 года период российской истории, Анна Ахматова сказала: "Мы живем в догутенберговскую эпоху". Суть изобретения Иоанна Гутенберга не в печатном станке как таковом — в сталинском СССР типографское дело было вполне развито — а в книгоиздательстве как инструменте относительно свободного духовного развития и самопознания общества — чего в СССР не было вовсе. Из этого, конечно, не следовало, что лишенное нормального печатного слова общество не искало самовыражения — просто это самовыражение, будучи имманентной потребностью общества, реализовывалось в более архаическом механизме — в устном народном поэтическом творчестве. Фольклор сохранял душу нации в самые страшные годы коммунизма, когда же захват челюстей несколько ослаб, народная словесность тем более пошла неудержимым потоком. Уже первые годы хрущевской оттепели знаменовались явлением на воле лагерной песни ("Я помню тот Ванинский порт", "Идут на север срока огромные"), затем пришли Окуджава, Галич, Ким, пришли барды. Бесписьменная эпоха была отнюдь не бессловесной, а вполне густословесной.
Но Высоцкий и здесь стоит особняком. "Пред нами вставал Магадан, столица колымского края", "Синий троллейбус", "А жена моя, товарищ Парамонова" — все эти прекрасные тексты были все же не вполне национальными, ориентируясь на более или менее широкие, но все же частные группы или подгруппы общества. Высоцкий оказался понятен и близок всем — от маргинальных слоев общества до лично товарища Леонида Ильича Брежнева. Дело, вероятно, опять же не столько в таланте, сколько в переходе от индивидуально-лирического уже к чисто эпическому (и тем самым наделенному большей всеобщностью) ощущению нескладной русско-советской жизни. "Будь проклята ты, Колыма" — это лирика, "Вы лучше лес рубите на гробы: в прорыв идут штрафные батальоны" — это уже бесстрастный эпос. Ключом к эпическому мироощущению, в котором вполне могли сойтись рядовой ханыга, просвещенный диссидент и член Политбюро ЦК КПСС мог бы служить песенный диалог Евдокима Кирилыча с Гисей Моисеевной: "Вы тоже пострадавшие, а значит — обрусевшие. Мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие". Универсальное тождество "пострадавшие = обрусевшие" — это и была всеобъединяющая summa summarum советского периода русской истории, нашедшая свое высшее выражение в формально авторском творчестве Высоцкого и в одновременно фантастически расцветшем безымянном политическом анекдоте брежневской эпохи.
Но история литературы (равно, как и просто история) не может остановиться. Устный эпос, достигнув своей высшей точки, доводит общество до той стадии самоосмысления, при которой уже нет надобности в повседневно-актуальном бытовании этого самого эпоса. В этом смысле потрясшие всю страну похороны последнего эпика догутенберговской эпохи были уже репетицией неумолимо приближавшихся похорон самой эпохи.
... Егор Гайдар, один из немногих современных политиков, имеющих склонность к историческому миросозерцанию, писал, что если бы столичный диссидент, подпольный цеховик, художник, озабоченный свободой творчества, директор завода, мечтающий о несколько меньшем идиотизме планирующих органов, либеральный аппаратчик, размышляющий о социализме с человеческим лицом и боец идеологического фронта, желающий сражаться с империализмом исключительно в логове этого империализма, увидели бы тогда результат их совместных дружных усилий, т. е. нынешний российский капитализм, они были бы сильно удивлены. Но между тем это небывалое морально-политическое советского народа, объединяющее рядового работягу и члена ЦК КПСС в неосознанном, но неуклонном стремлении к упразднению КПСС и СССР, реально существовало — и печальный эпос Высоцкого тому порука.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ