Вышла новая книга

Сент-Экзюпери впору ставить памятник на Старой площади

       Исполняется девяносто пять лет со дня рождения Антуана де Сент-Экзюпери, быть может, самого популярного иностранного писателя в послевоенном Советском Союзе. Двухтомник Экзюпери, выпущенный издательством "Согласие", попал на прилавки как раз в этом году. Он является самым полным собранием Экзюпери на русском и включает прежде не переводившийся последний роман писателя "Цитадель".
       
       Конечно, у многих зарубежных авторов, как правило включенных в круг юношеского чтения — от Стивенсона до Диккенса, от Конан-Дойля до Жюля Верна, — суммарные тиражи в советские годы были очень велики. Экзюпери же в шестидесятые годы, конечно, не относили к писателям для юношества. Он попадал в иной ряд — авторов, популярных в России в годы, когда их открывали, среди взрослых: Брет-Гарт, Киплинг, Джек Лондон, Ремарк, Хемингуэй. Причем в смысле культовости лишь последний мог в России тягаться со знаменитым французом.
       Изображения Хемингуэя и Экзюпери вытеснили в шестидесятых из интеллигентских литературных киотов знаменитый портрет Есенина-денди с трубкой, а борода, свитер и летный шлем прочно вошли в тогдашнюю иконографию, дополняя гитару Высоцкого и прически юных Beatles. Все это был оппозиционный зрительный ряд по отношению к официальному: портреты вождей, кукурузные початки, улыбка Гагарина. Понятно, что объединяло Хемингуэя и Экзюпери в сознании читательских масс — героический стоицизм и пафос индивидуализма, фоном которым служили экзотические пейзажи и доступные лишь в воображении города. Показательно, что эти внешние признаки сходства затеняли разительные отличия.
       Антуан де Сент-Экзюпери принадлежал к старинной французской аристократии и никогда не открещивался от своего графского титула. В то время как Хэмингуэй был происхождения самого демократического, чего в свою очередь, как американец, отнюдь не стеснялся, относясь к аристократии со скептической усмешкой. Экзюпери, опоздав к Первой мировой войне, тем не менее всегда на войну рвался, причем в качестве летчика — в те времена это была вполне "аристократическая" профессия, и многие авиаторы — герои Первой мировой, прежде всего англичане и немцы, носили звучные титулы. Хемингуэй же на войну успел, но в качестве репортера, и ни о каких его подвигах на военной стезе не известно. Мировоззрение Хемингуэя, как его можно реконструировать по его прозе и публицистике, было либерально-прогрессистским и космополитическим, в то время как Экзюпери был консерватором, придерживался традиционных гуманистически-христианских взглядов и во время Второй мировой громко заявлял о своем патриотизме, причем более высокой пробы, чем, скажем, у Де Голля (Экзюпери сомневался, что из-за границы можно достойно представлять нацию). Наконец, Хемингуэй всегда бежал лишних умствований, тогда как Экзюпери был, конечно же, интеллектуалом и тяготел к метафизике.
       При такой несхожести оба, тем не менее, отвечали каким-то глубинным чаяниям "оттепельного" советского поколения, причем настолько, что контрасты не казались существенными. И самые громкие вещи обоих легко поместились в рамках того мифа, который в то время вызревал в недрах советской неофициозной культуры. При том, конечно, что оба были вполне разрешенными, даже официально одобренными авторами — за их антифашизм и критику Запада.
       По-видимому, дело в том, что даже для советских интеллектуалов той поры идущие еще от Ницше предупреждения о рождении на Западе "человека масс" были чистой абстракцией. Даже для тех, кто знал работы Шпенглера или Ортеги-и-Гассета, либеральные упования начала шестидесятых казались бесконечно важнее проблем западной массовой культуры. В чем-то ситуация напоминала ту, что сложилась в духовной жизни начала века, когда констатации "Вех" могли счесть или кощунством или сумасшествием. Миф о свободе требовал легко усвояемых форм, ибо само содержание мифа было очень несложным. Свобода в его рамках трактовалась как независимость мнения и жеста, обеспеченная личным мужеством и мудрым устроением государства. Эта позиция, казалось, целиком нашла воплощение в герое Хемингуэя и герое Экзюпери: обостренное чувство личного достоинства, свобода в принятии решений и готовность эту свободу отстоять. Эти герои не казались ни романтическими, ни плакатными за счет известного натурализма описаний и показной будничности самой героической позы. Тем не менее это были именно герои, и достаточно вспомнить современника Экзюпери Селина, чтобы согласиться, что, скажем, центральный персонаж "Путешествия на край ночи" был бы принят в штыки тогдашним русским читателем. И кажется не случайным, что роман "Цитадель" оставался у нас непереведенным. Представляется, что дело не только в библейских и ницшеанских аллюзиях — и, соответственно, цензурных сомнениях по их поводу — в этой довольно пессимистической утопии о "цитадели духа в сердцах людей".
       Притча о Старике и море читалась как иллюстрация недоступной пока, но уже близкой возможности свободного самостояния — так же воспринимались и ранние вещи Экзюпери, "Южный почтовый" и "Ночной полет". И подобно тому, как игнорировалось предупреждение Хэмингуэя, что "победитель не получит ничего", отбрасывались и более сложные мотивы в "Планете людей". И прежде всего мотив ответственности, довольно чуждый русскому уху и не вмещающийся в миф о тотальном освобождении.
       Но наиболее разительный пример такого "выборочного" прочтения дает колоссальный успех в России сусальной притчи Экзюпери о Маленьком принце. Казалось бы, это откровенное морализаторство должно было претить массовому советскому сознанию, иссушенному многолетними назиданиями. Но именно в "Маленьком принце" Экзюпери изложил по пунктам некий рыцарский кодекс индивидуалиста-гуманиста, тут же заместивший кодекс "строителя коммунизма", — причем это замещение осуществилось тем легче, чем более забытыми оказались в те годы в России и Моисеевы заповеди, и Нагорная проповедь. Собственно, именно рыцарство героев Экзюпери к ним и привлекало — то, что позже, уже в наши годы, будет официально пропагандироваться как "общечеловеческие ценности". Кто знает — быть может, в свои ранние годы автор этого лозунга смахивал слезу-другую при чтении Экзюпери, и если это так, то французский граф достоин памятника в нынешней России.
       
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ
       
       Антуан де Сент-Экзюпери. Сочинения в двух томах. Москва, "Согласие", 1994.
       
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...