В четверг в Библиотеке иностранной литературы прошла презентация изданного при участии кафедр Русской литературы и семиотики Тартусского университета, а также Института высших гуманитарных исследований РГГУ "Лотмановского сборника. 1"
Большой по объему (46 печатных листов), в твердом переплете, неакадемически и продуманно оформленный "Лотмановский сборник" выглядит скорее полновесной Книгой, чем традиционным изданием in memoriam. Ностальгический вид зимней площади в Тарту и домашние фотографии Юрия Михайловича Лотмана, как и три следующие за ними раздела: "Из архива Ю. М. Лотмана", "О Ю. М. Лотмане" (воспоминания и исследования) и нарочито архаически названный "Венком Ю. М. Лотмана" блок научных статей, видимо, призваны подчеркнуть, что имя ученого не стало для участников и составителей "научным знаком", но остается образом "живущей памяти".
Целостность придает книге не простой и не очевидный вопрос, возникающий за большей частью текстов: кем же на самом деле был Юрий Михайлович Лотман, как определить "ту область умственной деятельности, в которой он работал и которую он в значительной мере создал" (М. Б. Плюханова)? Да Лотман — один из создателей советского структурализма, изменивший область и значение семиотики, — эта дисциплина была ориентирована на изучение процесса передачи информации, ученый же показал, что знаковые системы есть среда и инструмент порождения информации, то есть смыслов; крупнейший историк русской литературы и культуры, неизменно утверждавший идею научной корректности и объективности гуманитарного знания (неизменное profession de foi Ю. М. Лотмана, на котором воспитаны несколько поколений гуманитариев и именно это делает его учеников узнаваемыми). И все же известность и популярность этого человека в последнее десятилетие явно выходила за пределы научных кругов, становясь достоянием "просто культурного человека".
С именем Лотмана связаны по крайней мере два мифа культурного сознания 1970-1990 годов. Первый — миф о "дворянском культурном быте" XIX века ("Комментарий к 'Евгению Онегину'" и телевизионный курс лекций о русской культуре), второй — миф о Карамзине (см. опубликованные Б. Ф. Егоровым в сборнике письма Лотмана). Книги, связанные с этими темами, стали непременной принадлежностью интеллигентской библиотеки (следует добавить сюда и "Биографию Пушкина"), но еще более существенно, что через эти "мифы" в современное сознание проникли элементы "сознания культурологического".
Ярким и концентрированным выражением существа лотмановской культурологической концепции являются опубликованные в сборнике "Не-мемуары" — нарочито остраненный и даже холодноватый рассказ о молодости и фронтовых годах. И по тону, и по кругу мыслей текст близок, скорее, поздним статьям Лотмана и пронизан излюбленными идеями ученого, в центре которых представление о том, что личность постоянно и всегда в ситуации культурного выбора, в наличии которого и выражается ее постоянная связь с историей и культурой. Бытовые предпочтения и самые спонтанные на первый взгляд реакции (особенно наглядно проявлявшиеся в катастрофической обыденности войны) обнаруживают при ближайшем рассмотрении свой культурный подтекст, свою связь с хранящимися в памяти человечества представлениями и понятиями.
Культура, таким образом, оказывается не музейным собранием более или менее знаменитых предметов и текстов, а нематериальной средой, в которой каждый человек и все человечество ежеминутно пребывает и которую постоянно воспроизводит. Эта идея лежит в основе работ Ю. М. Лотмана по семиотике быта и бытового поведения разных исторических эпох, но она же раскрылась и в биографиях его любимых героев (Радищев, Карамзин, декабристы, Пушкин): это люди, которые не только сознательно "писали книгу собственной жизни", но и вводили в ее сюжет, делали предметом чисто культурной рефлексии то, что казалось бы ей в наименьшей степени подлежит (для лотмановского Радищева это была Смерть, для лотмановского Пушкина — Женитьба и Дом). Переживание бытия оказывается не чем-то противоположным "культуре", но ее основным событием. Это же "культурологическое" понимание действительности как всеобъемлющего сплетения значений и знаковых связей предопределило, очевидно, и занятия Лотмана теорией кино, где его интересовала разложимость на "атомы" простейших значений (например, "N смотрит на О"), кропотливо сконструированных режиссером на монтажном столе. Оппозиция "природы" и "культуры" была одной из излюбленных лотмановских тем (в сборнике публикуется текст "Камень и трава", посвященный ей), причем, "природа" (естественное) всегда предстает как нечто подчиненное: именно "культура" формирует представление человека о том, что есть "природа". Эта кажущаяся сегодня вполне прозрачной мысль есть на самом деле следствие открытия, сделанного Ю. М. Лотманом и последовательно развернутого в его научном наследии.
Нет никакого сомнения, что эта тотальность культуры была для Ю. М. Лотмана не просто научным убеждением, но реальным жизненным переживанием. С замечательной бескомпромисностью отказывается он в своих "Не-мемуарах" от свободы лирического вспоминания и становится на позицию историка по отношению даже к фактам собственной биографии. Личностное переживание научных концепций ощущается и при чтении помещенных в сборнике воспоминаний (прежде всего — сестры ученого Л. М. Лотман): в фигуре Юрия Михайловича, всегда культивировавшего бытовое рыцарство и артистичность жеста, всю жизнь остро интересовавшегося дуэльным кодексом, различим тот тип чисто петербургского аристократизма, который воспитан ежедневным переживанием культуры и истории как среды обитания. Лотман сумел превратить это мировосприятие в цельную научную концепцию, а свою личную убежденность в несомненном существования этой тотальный среды культуры (в одной работе он назвал ее семиосферой) привить русской гуманитарной науке конца XX века.
Раздел научных статей, в котором собраны знаменитости современной русской филологии (Б. А. Успенский, В. Э. Вацуро, Вяч. Вс. Иванов, А. Л. Осповат, М. О. Чудакова, А. К. Жолковский и другие) объединен не кругом лотмановских тем и даже не общностью подхода, но единым в конечном счете представлением об объекте научного знания: самодостаточном и бесконечном процессе порождения одними смыслами других. Рассуждения о различных смысловых обертонах фальконетовского Петра в зависимости от того, откуда видишь памятник (В. Н. Топоров), реконструкция незамеченного цикла Тютчева через обращение к основам его поэтического сознания, его способности переживать настоящее как прошедшее, позволившей ему написать о живой еще Денисьевой как об умершей (Р. Г. Лейбов), статьи о "лингвистических параметрах несобственно прямой речи" ( Е. В. Падучева) и о происхождении садистских стишков (А. Ф. Белоусов) объединены целым комплексом стоящих за этими текстами представлений, наличие которых и подтверждает их принадлежность единой сфере научного знания, одному научному пространству, в котором отчетливо ощутима интеллектуальная воля Ю. М. Лотмана.
КИРИЛЛ РОГОВ
Лотман вынос &
Юрий Михайлович Лотман (1922-1993) родился в Петрограде. В Ленинградском университете занимался в семинаре у известного историка и теоретика литературы Г. А. Гуковского. Участник ВОВ, служил в артиллерии, закончил войну в чине капитана. В начале 60-х годов стал профессором Тартуского университета. Доктор филологических наук, действительный член множества научных обществ и академий. Основатель так называемой Тартуско-московской семиотической школы. В "Трудах по знаковым системам" — периодических сборниках, выходивших под редакцией Лотмана, были опубликованы работы таких видных ученых, как Б. М. Гаспаров, М. Л. Гаспаров, А. М. Пятигорский, Б. А. Успенский и др. Вклад, внесенный участниками школы в развитие практически всех областей гуманитарного знания — от искусствознания до лингвистики — еще предстоит оценить.
Научные интересы самого Лотмана были чрезвычайно широки — от общей семиотики до вопросов преподавания русской литературы (он — автор лучшей на сегодняшний день биографии Пушкина для школьников). В 1993 году вышел 3-томник избранных произведений Ю. М. Лотмана. Издание полного собрания его сочинений — дело будущего.