В конце этого года должна была завершиться масштабная проверка всех музеев России, инициированная Владимиром Путиным после кражи 221 экспоната из Эрмитажа в августе 2006 года. Что думает о ее результатах заместитель министра культуры РФ Андрей Бусыгин, выясняла корреспондент "Власти" Мария Сидельникова.
— Музейная проверка должна была закончиться к концу этого года. Уложились ли вы в запланированные сроки?
— К сожалению, нам это не удалось. Но то, что это маловероятно, музейные специалисты говорили с самого начала. Нам нужно проверить практически каждый предмет в 1,5 тыс. хранилищ — везде, не только в музеях федерального подчинения, но и в субъектах федерации. И речь идет не столько о живописных полотнах, сколько о предметах графики, нумизматики, археологии, которых миллионы, и в два года пересчитать это все невозможно. В 1970-е похожая музейная проверка проводилась, но на нее изначально закладывалось более семи лет, хотя количество предметов было значительно меньше. Это первая ревизия такого масштаба за все время существования российского музейного фонда.
— Как могло получиться, что это первая проверка за все время существования музейного фонда?
— Конечно, нельзя сказать, что проверок не проводилось вообще. В каждом музее есть плановый контроль, но знаете, как выглядела рядовая проверка в музее? Наступает определенный срок, все музейные предметы пересматривают, чего-то, естественно, недостает. Что говорят в таких случаях? Хорошо, давайте в этот раз запишем, что не обнаружили экспонат, или спишем на ошибку в учетной записи, или предположим, что он в другом фонде, а лет через десять перепроверим.
Теперь мы решили идти до конца и в итоге получить четкое представление, где находится экспонат или куда он пропал, и по возможности установить его местонахождение.
— Промежуточные цифры, которые вы не раз называли, кажутся невероятными: пропажи исчисляются не сотнями, а тысячами.
— Это элементарная запущенность учетной документации в музеях, которая тянется многие десятилетия и обострилась в 1990-е годы, когда музеи были поставлены в тяжелые условия выживания. Надо было устраивать выставки, привлекать посетителей, им было не до скрупулезной учетной работы. И поэтому сейчас обнаруживаются такие случаи, когда один и тот же музейный экспонат упоминается несколько раз под разными названиями и в разных фондах. Или, например, предмет имеется в музее, но не взят на постоянный учет. После пропаж из Эрмитажа СМИ писали, что рост числа краж из музеев произошел в тех же 1990-х, что с помощью музейных работников, получающих мизерную зарплату, создаются преступные группы... Но проверки показывают, что ничего подобного нет. Все непредъявленные предметы живы-здоровы, просто по ошибке неправильно записаны.
— В ходе проверки, наверняка, обнаружатся не только утраты музейных экспонатов, но и новые находки.
— Такое возможно.
— Кстати, пару лет назад в запасниках ГМИИ им. А. С. Пушкина нашли шесть витражей франкфуртской церкви Мариенкирхе, которые подлежат реституции, а директор Ирина Александровна Антонова долго этого не признавала.
— Она просто не знала о них.
— Значит, в этом случае директор имеет право не знать, что хранится в запасниках, хотя речь идет о целых витражах, а в случае с Эрмитажем он такого права не имеет, хотя речь идет о серебряных ложках?
--Это не совсем верно. Безусловно, Ирина Александровна знала о наличии витражей как таковых, но долгое время они не были идентифицированы как витражи из Франкфурта. Послевоенный период остается наиболее сложным.
— И что будет с такими находками, хранящимися у нас не совсем законно?
— Ну как незаконно? Если речь идет о репатриированных ценностях, то у нас действует "Федеральный закон о культурных ценностях, перемещенных в СССР в результате второй мировой войны". Если будет обнаруживаться что-то, подпадающее под действие законодательства, то мы будем возвращать. Но для этого нужна четкая юридическая экспертиза, подтверждающая основания для передачи зарубежным странам. Например, Польша претендует на ряд хранящихся у нас музейных ценностей из музеев Гданьска, Кракова и других городов. Но у юристов на этот счет есть сомнения. Я не буду касаться сейчас этих вопросов, поскольку они еще в работе.
— Бывший министр культуры Александр Соколов был яростным противником возвращения культурных ценностей и неоднократно говорил, что слово "реституция" вообще "можно вывести из употребления". Как Минкульт в новом составе смотрит на эту проблему? И какова судьба Балдинской коллекции?
— Каждый человек, даже министр имеет право на эмоциональные высказывания, но это исключительно частное мнение. Пока я не хотел бы говорить о Балдинском вопросе, это непростая правовая и организационная работа, связанная с серьезным переговорным процессом. Поэтому чем меньше мы сейчас об этом говорим и чем больше работаем, тем лучше.
— Было бы интересно узнать о судьбе переданных патриархии летом по распоряжению президента Дмитрия Медведева христианских реликвий из собрания Музеев Кремля (см. "Власть" от 30.06.2008). Вернутся ли они в музей?
— Церкви были переданы мощи, заключенные в серебряные ковчеги, большинство которых датируются второй половиной XIX века и являются музейными экспонатами. В настоящее время идет процесс изготовления репликантов, в которых эти мощи будут перемещены, а музейные предметы вернутся на свое место в Музеи Кремля.
— Существует ли единый электронный каталог всех предметов российского музейного фонда?
— Пока нет. Работа по его созданию ведется крайне медленно. Более того, в бумажном виде его тоже нет. Предполагается, что этот Госкаталог будет состоять из двух частей: для открытого доступа и закрытая часть, с более подробным описанием — только для специалистов. Мы даже не знаем, сколько точно у нас музейных предметов: обычно говорят 83 млн, но может быть и 75 млн. Будем считать, что примерно 80 млн, а на данный момент в нем (Госкаталоге.— "Власть") менее 3 млн записей. Много времени уйдет на то, чтобы собрать данные, унифицировать их, выработать стандарты описания. В каждом музее своя сложившаяся история системы описания единиц хранения. Что также крайне затрудняет создание электронного каталога.
— Какие будут приняты меры по итогам проверки?
— Меры принимаются постоянно. Например, из-за выявленных недостач от работы была отстранена директор Псковского музея-заповедника Ольга Волочкова, некоторым начальникам отделов и хранителям выносятся служебные выговоры.
Но главное, это не показательная порка и не карательная операция. По итогам мы должны предложить государственную программу строительства фондохранилищ и совместно с МВД разработать новую охранную систему музеев. Также речь идет о маркировке музейных предметов, это дорогостоящая штука. Это будет чип, который сложно будет обнаружить. Нам хочется, чтобы это были отечественные разработки, а не заимствованные на Западе. Случай в Эрмитаже доказывает, что хранителям выносить предметы из музея не составляло никакого труда. И при всем нашем уважении к сотрудникам, система безопасности должна быть на другом уровне. Честные работники будут этому только рады, а таких, как нам известно, подавляющее большинство. Ведь это люди, трепетно относящиеся к своей работе и любящие ее. В обывательском отношении образ хранителя — это некий ключник, у которого можно купить, что пожелаешь. Но на самом деле, это искусствоведы, имеющие кандидатские и докторские степени...
— ... и зарплату в несколько тысяч рублей...
— У музеев есть возможности доплаты сотрудникам за счет внебюджетных источников. И они их используют, хотя сейчас им во многом урезают возможность заработать дополнительные деньги. Так, Министерство финансов запретило музеям иметь гостиницу и какие-либо, по-советски выражаясь, точки общепита. Говорят, что это не их профильная деятельность. Хотя в Европе музеи решают проблемы привлечения туристов, и там все делается для того, чтобы люди провели в музее целый день. В Лувре, например, есть лавка, где торгуют муляжами, копиями, много кафе на территории музея. Сейчас идет борьба за определение этой "профильности", и мы намерены защищать интересы музеев, дав им возможность дополнительно заработать.
— За предстоящий 2009 год, помимо завершения проверок, перед вами стоит задача дать оценку действиям советских чиновников, по чьим директивам в 1920-1950-х годах из государственных хранилищ изымались ценные экспонаты. Не получится ли так, что выявленные пропажи спишут на распродажи сталинского времени?
— Трудно сказать, и я не хочу предугадывать результаты. Но мы должны в этом деле поставить точку и дать четкую правовую оценку действий тогдашних властей. Все произведенные изъятия были документированы, потому что и в Эрмитаж, и в Третьяковку, и в Русский музей направлялись бригады из представителей тогдашних партийных и советских учреждений по коллегиальному решению высшего политического руководства. Они составляли точные списки того, что изъято и передано в Гохран или для продажи на аукционы. Нас интересует, насколько правомерны были эти изъятия. Известно, что не все были согласны идти на эти меры. Так, есть письмо Луначарского конца 1920-х годов, в котором он резко возражал против изъятий из Эрмитажа. Но хотя его письмо и докладывалось в президиум ЦК, это никак не повлияло на решение большинства. По мнению компетентных юристов, к которым мы обращались, решения высшей политической власти того периода были обязательны для исполнения. Но у нас все равно есть некоторые сомнения, и мы хотим получить оценку специалистов Минюста, насколько действия представителей советской власти соотносилось с действующим тогда законодательством.