Чем ближе российско-американский саммит в Москве, тем сильнее кипят страсти вокруг контракта на поставку Тегерану российских легководных ядерных реакторов типа ВВЭР. В основном российские официальные лица держатся дружно: мол, никаких компромиссов, а тем более закулисных сделок с США на сей раз быть не может, ибо мы кругом правы. Правота эта, между прочим, тем нагляднее, что именно такого же типа реакторы США, Южная Корея и Япония собираются поставлять КНДР в рамках программы ее ядерного переоснащения KEDO. Правда, здравый смысл заставляет задать другой вопрос: если все уже ясно, а разговаривать в общем-то не о чем, зачем тогда вообще встречаться? Потому что не может быть переговоров без компромиссов. Комментарий ГЕОРГИЯ БОВТА.
В четверг на брифинге в МИД глава его департамента информации и печати Григорий Карасин заочно полемизировал с постоянным представителем США при ООН Мадлен Олбрайт. Та высказала мысль, что, дескать, Россия уже выразила готовность отказаться от поставки легководных ядерных реакторов в Иран в обмен на соответствующую компенсацию. Такая постановка вопроса вызвала у Карасина "мягко говоря, недоумение". Представитель МИД говорил довольно жестко и бескомпромиссно. Во-первых, Россия "не собирается отказываться" от поставки реакторов в Иран. Более того, Москва "не отменит своего решения даже в случае каких-либо угроз со стороны иностранных государств". Во-вторых, "ни о какой компенсации мы не просили". И в-третьих, Иран является участником Договора о нераспространении ядерного оружия, и "вся его ядерная деятельность находится под гарантиями МАГАТЭ, которое не имеет никаких претензий в связи с намечаемой сделкой".
В своей абсолютной правоте убеждены и российские атомщики. В интервью ИТАР-ТАСС академик Российской академии естественных наук Владимир Лоборев подчеркнул, что российская система утилизации отработанного реакторного топлива не может способствовать созданию иранского ядерного оружия. Само же отработанное топливо из Ирана будет в обязательном порядке поступать в Россию на переработку, а Иран будет забирать назад для захоронения на своей территории только остеклованную массу, ядерную бомбу из которой при всем желании не сделать. Отходы реакторов на легкой воде, которые Россия намерена поставить Ирану по контракту, утверждает академик Лоборев, могут перерабатываться с целью извлечения компонентов, "не имеющих ничего общего с оружейными расщепляющимися материалами". Наконец, наиболее бескомпромиссное заявление последовало из уст любимого литературного героя МИД России — "высокопоставленного дипломата, пожелавшего остаться неизвестным".
Аноним из МИД в пух и прах развеял слухи о возможных уступках США по Ирану в обмен на разрешение поставок реакторов ВВЭР Северной Корее под гарантированное финансирование со стороны международного консорциума KEDO. Москва, заявил аноним ИТАР-ТАСС (причем заявил "категорически") не намерена пытаться использовать этот вопрос в качестве "разменной карты" в отношении ядерной сделки России с Ираном.
Итак, уделив достаточное внимание решительным и бескомпромиссным заявлениям, обратимся к тому, что обычно и составляет суть международной политики — нюансам и оговоркам. Все тот же Григорий Карасин ведь оставляет маленькую "калитку" для возможного отступления, заявляя, что Россия только тогда будет рассматривать вопрос о замораживании контракта с Ираном, если уже после начала работ на АЭС в Бушере некие действия Тегерана заставят усомниться в его мирных намерениях. Далее хорошо было бы ответить на такой вопрос: какие такие действия могут спровоцировать замораживание, если в контракте все милитаристские поползновения Тегерана вроде бы наглухо блокированы? Может быть, нечто большее известно президенту Узбекистана Исламу Каримову, единственному из лидеров СНГ выступившему против намерения России поставить в Иран оборудование для АЭС и поддержавшему введенное Биллом Клинтоном эмбарго на торговлю с Ираном? Еще один вопрос: почему так беспокоится бывший советник президента Ельцина по экологическим вопросам Алексей Яблоков, заявляющий, что если контракт с Россией будет осуществлен, то "иранцы получат доступ к технологиям, которые позволят им обогащать их собственный уран"? Только ли потому, что Яблоков — давний и последовательный оппонент российского Минатома и большинства его начинаний?
Но это все, как говорится, мелкие нестыковки. Внешне позиция Москвы выглядит как стремление укрепиться на перспективных рынках ядерного оборудования, чему злостно противодействуют США, и прежде всего из соображений конкуренции. И вот тут-то встает главный вопрос: а насколько соответствует перспективность иранского рынка тому несказанному упорству, с которым официальные представители Москвы держатся за дискутируемый контракт? Вот, например, мнение главы МВЭС России Олега Давыдова (высказанное ИТАР-ТАСС): торгово-экономические отношения России с Ираном характеризуются "высокой нестабильностью" из-за невозможности Тегерана в ближайшие годы погасить долг Москве в размере $600 млн, что ставит под сомнение будущие крупные сделки. Если сделку в $800 млн на достройку АЭС в Бушере считать крупной, то под сомнение тем самым поставлена и она. По причинам вполне банальным — неплатежеспособности. По признанию Давыдова, иранская экономика сегодня переживает тяжелый кризис. Общий внешний долг Ирана — более $30 млрд. Тегеран уже обратился с просьбой реструктурировать свой долг России, сдвинув его лет на 8-10. Что касается двусторонней торговли, то она в настоящее время сокращается довольно быстрыми темпами. И прежде всего — из-за отсутствия у Ирана финансов. По той же причине с огромными трудностями идет строительство в Иране и менее амбициозных, чем АЭС в Бушере, объектов.
Хотя нынешнее эмбарго США против Ирана не поддержал почти никто, оно уже довольно больно ударило по иранской экономике: в четверг резко упал курс риала (до 5350 за $1), а с начала года падение курса национальной валюты составило более 40%. Если трудности будут нарастать и дальше, то как будут чувствовать себя российские фирмы, втянувшиеся в долговременные проекты в Иране? Низкий уровень дисциплины платежей со стороны Ирана и так уже стал притчей во языцех среди специалистов, имеющих дело с этой страной. Так что говорить о какой-то сногсшибательной экономической выгоде в отношении проекта в Бушере было бы по крайней мере неосмотрительно. Если же речь идет о том, чтобы просто продемонстрировать самостоятельность, тогда категоричные опровержения анонима из МИД насчет возможности какой-либо увязки между северокорейским проектом KEDO и российско-иранской сделкой просто излишни. Ибо на самом деле можно было бы только мечтать, чтобы Москве удалось выторговать (а сам по себе факт торга в дипломатии — вещь отнюдь не постыдная) участие в KEDO, где финансирование в $4 млрд гарантировано США, Японией и Южной Кореей, пожертвовав иранской сделкой с неясным финансовым будущим. Но такой лакомый кусок ей, разумеется, вряд ли преподнесут на блюдечке. Отсюда — и категоричные опровержения.
И наконец, последнее. Если в Москве официальные лица в МИД и Минатоме так убеждены в правоте своего дела, тогда почему на АЭС в Бушере еще не идут работы? Почему все ждут, что скажут Ельцин и Клинтон 10 мая? Почему тот же Давыдов говорит, что окончательная позиция России по поводу предложения США ввести торговое эмбарго против Ирана и отказаться от ранее заключенного контракта на поставку Тегерану российских ядерных реакторов будет выяснена по итогам переговоров между Борисом Ельциным и Биллом Клинтоном в Москве? Выходит, сегодняшня позиция — не окончательная? Почему до сих пор, по словам официального представителя "Зарубежатомэнергостроя" (который выступит подрядчиком в Бушере) Юрия Перекрестова, никаких подготовительных работ на объекте не ведется? Почему представитель фирмы-подрядчика, как и вице-премьер Давыдов, утверждает, что решение об их начале "может быть принято лишь после встречи президентов России и США"?
Потому что на этой встрече не может не пойти речь о некоем компромиссе.