На днях стало известно, что в ходе проверки российских музеев обнаружена пропажа более 86 тысяч экспонатов. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, такое уже случалось. После войны в Киеве пропали сотни ценнейших вывезенных из Германии картин. А в 1970-е годы в кремлевских музеях недосчитались пяти тысяч драгоценных предметов.
"Это подлинники, представляющие очень большую ценность"
То, что происходило в конце войны и в первые месяцы после ее окончания на оккупированной Красной армией территории Германии, иначе как трофейной лихорадкой не назовешь. В 1945 году по немецким городам ездили команды советских специалистов, пытавшихся найти ценное оборудование, чертежи и образцы новейшей военной техники, а также германских ученых и специалистов, которые были не менее ценным трофеем. От ученых, по случаю поиска трофейных знаний экипированных в офицерскую форму, не отставали и искусствоведы в погонах. Представители многочисленных советских музеев, союзного и республиканских комитетов по делам культуры вели поиски произведений искусства, вывезенных нацистами из СССР. Ну а поскольку свои экспонаты редко удавалось найти, каждая команда пыталась восполнить потери собственных коллекций за счет германских музеев и частных коллекций.
При этом каждая команда, используя влияние и аппаратный вес представляемого ведомства, пыталась заполучить как можно больше ценных трофейных экспонатов. А в случае неудач искусствоведы-трофейщики с помощью жалоб руководству пытались если не вернуть упущенное, то получить что-то не менее ценное. К примеру, представители российского комитета по делам искусств после долгих склок с трофейной командой аналогичного союзного комитета получили ящики с археологическими и этнографическими коллекциями. Однако их радость оказалась преждевременной:
"Вскрытие ящиков, полученных от Комитета по делам искусств,— говорилось в докладе российского уполномоченного подполковника Алексея Маневского,— подтвердило весьма значительные повреждения коллекций. Большинство же экспонатов вообще не было упаковано, и при перевозке это привело к их гибели, о чем нами были составлены акты. Часть экспонатов была в таком состоянии, что восстановление их вообще стало невозможным, и мы отказались их принять. Физически сохранившиеся коллекции сильно обесценены деятельностью представителей Комитета искусств: из археологических комплексов и этнографических коллекций были выбраны художественные произведения и направлены отдельно в Москву".
Искусствоведы из бригады Академии наук УССР предпочитали действовать тайком. Они присмотрели для себя несколько сотен картин из коллекции Дрезденской галереи и призвали на помощь первого секретаря украинского ЦК Никиту Хрущева. Советник Совнаркома УССР Андрей Страментов в 1945 году писал Хрущеву из Германии:
"Я уже докладывал Вам по телефону о необходимости посылки самолета в Дрезден для срочной вывозки очень ценных картин (Рубенс, Рафаэль и др.). Я эти картины видел — это подлинники, представляющие очень большую ценность".
Далее предлагалось немедленно организовать вывоз в Киев картин, список которых прилагался к письму. За самыми ценными полотнами украинский вождь без промедления прислал самолет. А то, что сочли менее значимым, включая обнаруженные в Германии экспонаты музеев Украины, отправили в Киев по железной дороге. Потом рассказывали, что прибывшие самолетом картины украинские чиновники разобрали для украшения своих квартир и дач. А часть дрезденских трофеев по прибытии в Киев из вагонов выгрузили в снег. При этом было абсолютно точно установлено, что некоторые картины, переданные в Киевский исторический музей, затем оказались в комиссионных магазинах.
История оказалась настолько скандальной, что прокуратура Киева возбудила уголовное дело против директора музея Галины Николаенко. Как утверждали злые языки, дело, по указанию Хрущева, неоднократно затягивалось. Ведь отправка самолета за картинами и их распределение по домам чиновников не красили ни республику, ни ее руководителя. А в 1951 году, когда Хрущев уже был секретарем ЦК ВКП(б), расследование окончательно прекратили. Однако, как водится, нашлись доброжелатели, переправившие материалы дела в Москву.
"Незаконно взяла для себя четыре музейных портрета"
О результатах проверки руководству партии и правительства было доложено в том же 1951 году:
"В ЦК ВКП(б) поступили материалы, в которых сообщается о фактах разбазаривания бывшим директором Киевского исторического музея т. Николаенко Г. А. художественных картин и гравюр, привезенных из Дрезденской картинной галереи, и некоторых других музейных ценностей, и что в этом деле кроме т. Николаенко замешаны бывший заведующий отделом ЦК КП(б)Украины т. Злотоверхий И. Д., секретарь Киевского горкома партии т. Пидтыченко М. Л. и сотрудник Совета Министров Украинской ССР т. Обозный".
История с продажей музейных картин полностью подтвердилась:
"Проведенной проверкой,— говорилось в справке ЦК,— установлено следующее. В 1945 году из Германии было возвращено большое количество художественных картин и других музейных ценностей, вывезенных немецко-фашистскими захватчиками из музеев во время оккупации города Киева. Возвращенные советскими органами Киевскому историческому музею сохранившиеся картины и художественные экспонаты не были своевременно взяты на учет и оприходованы, в результате чего создалась возможность для расхищения музейных ценностей. Так, например, бывший директор исторического музея т. Николаенко, используя свое служебное положение, незаконно взяла для себя из числа неоприходованных картин четыре музейных портрета (Богдана Хмельницкого, Гетмана Скоропадского и другие). Первое время эти портреты Николаенко хранила в своем кабинете, но после, как выяснилось, портреты Богдана Хмельницкого и Гетмана Скоропадского т. Николаенко сдала за 6000 рублей в комиссионный магазин через свою знакомую гражданку Вичау, а деньги, полученные от реализации портретов, они поделили между собой".
Дальше история получила интересный поворот:
"Из материалов проверки видно, что т. Николаенко решила затем вновь приобрести эти портреты как необходимые экспонаты для фондов музея. В этих целях она вместе с некоторыми лицами составила фиктивный акт на покупку портрета Богдана Хмельницкого в городе Днепропетровске у некоего гражданина Остапенко, указав в акте стоимость якобы купленного ею портрета 2000 рублей, которые впоследствии с нее были списаны бухгалтерией за ранее полученные ею денежные средства в подотчет. После того как этот портрет Николаенко сдала в музей, он тут же был опознан сотрудниками музея и хранителем художественных фондов т. Бондарь как собственность, принадлежащая историческому музею. В феврале 1946 года по распоряжению т. Николаенко научный сотрудник музея Величко за счет государственных средств приобрел в комиссионном магазине за 4000 рублей портрет Гетмана Скоропадского, который также был опознан по инвентарному номеру и другим признакам как собственность музея. Николаенко, узнав, что ее незаконные действия с художественными ценностями стали известны отдельным сотрудникам музея, чтобы выпутаться из этого неприглядного положения, договорилась со своей знакомой гр-кой Вичау, передала ей 3200 рублей, а та, в свою очередь, в апреле 1946 года уехала в г. Харьков и оттуда почтовым переводом направила эти деньги в адрес музея".
Не все было гладко и с дрезденскими полотнами. Авторы справки констатировали:
"Что касается художественных картин и гравюр, поступивших в конце декабря 1945 года (из Дрезденской галереи) в адрес исторического музея, то следует указать, что и в этом случае директор музея т. Николаенко поступила также неправильно, комиссии для приема музейных ценностей не создала, своевременно на учет картины и гравюры не взяла и не обеспечила их надлежащую сохранность, в результате чего во многих папках с гравюрами отдельные листы оказались вырваны, две картины были увезены из музея бывшим работником Днепропетровского музея Красницким; кроме того, как видно из материалов проверки, т. Николаенко 22 января 1946 года представила в Совет Министров Украинской ССР справку, в которой указала, что музеем получено только 30 картин, тогда как фактически их было свыше 40 штук. И только в январе 1947 года, в период работы ревизионной комиссии, проверявшей финансовую и хозяйственную деятельность музея, т. Николаенко по указанию вышестоящих организаций передала Киевскому государственному музею западного и восточного искусства 43 картины и 2590 гравюр и рисунков".
Однако, расследуя вопрос о получении музейных ценностей партийными и советскими руководителями, с разоблачениями комиссия ЦК явно не торопилась. Поэтому соответствующая часть отчета написана более чем сдержанно:
"О серьезных непорядках с сохранностью музейных ценностей свидетельствуют и такие факты. В 1945 году вместе с картинами в музей было завезено несколько ящиков с различными вещами, которые впоследствии были розданы по указанию Красницкого и Николаенко бывшему председателю комитета по делам культурно-просветительных учреждений при Совете Министров УССР т. Пащину Н. Г., начальнику управления музеев УССР т. Лесневскому Ю. А. и по одному ящику с посудой были взяты из музея тт. Николаенко и Красницким. Сообщение о том, что в растаскивании музейных картин замешаны секретарь Киевского горкома партии т. Пидтыченко, бывший работник ЦК КП(б)У т. Злотоверхий и сотрудник Совета Министров Украинской ССР т. Обозный, материалами проверки не подтверждается. Тов. Пидтыченко неправильно поступила в том отношении, что она за наличный расчет приобрела несколько предметов домашней мебели, привезенной т. Николаенко из города Львова для нужд исторического музея. Причем из следственных материалов видно, что т. Николаенко при содействии работников комиссионных магазинов приписала к счетам за купленную ею в г. Львове для музея мебель 7,5 тыс. рублей против фактической ее стоимости".
Галина Николаенко отделалась на удивление легко:
"Комитет по делам культурно-просветительных учреждений при Совете Министров УССР,— говорилось в справке,— рассмотрел материалы ревизии по историческому музею и своим решением от 17 февраля 1947 года за допущенную бесхозяйственность и злоупотребления снял т. Николаенко с должности директора исторического музея, сделал на нее начет в сумме 4800 рублей, которые она впоследствии внесла в кассу музея".
А уголовное дело против нее было прекращено с оригинальной формулировкой:
"В мае 1951 года уголовное дело, возбужденное против Николаенко, прокурором города Киева Виноградовым прекращено на том основании, что допущенные Николаенко злоупотребления относятся к 1945-1946 годам и что она снята с работы, возместила нанесенный ущерб государству, а также учитывая, что Николаенко защитила диссертацию на степень кандидата исторических наук, в связи с чем предавать ее суду нецелесообразно. В настоящее время т. Николаенко работает в театральном институте г. Киева в качестве заведующей кафедрой основ марксизма-ленинизма".
Комитет партийного контроля, правда, попытался привлечь ее к партийной ответственности. Но, не без влияния Хрущева, в 1953 году КПК решил ограничиться уже прошедшим на его заседании обсуждением вопроса.
Говорили, что во время следствия по делу Николаенко многие украинские чиновники, чтобы избежать ответственности, добровольно сдали приватизированные в 1945 году картины. Однако вряд ли кто-нибудь мог точно подсчитать, сколько в реальности было вывезено картин, сколько разобрано по домам и сколько возвращено государству. После прихода к власти Хрущев неожиданно договорился с ГДР о возвращении экспонатов Дрезденской галереи, так что благодарные восточные немцы уже вряд ли могли завести разговор о недостающих полотнах, и вопрос о полном возврате картин из этого собрания тем самым был закрыт раз и навсегда. Никаких других трофейных музейных собраний ГДР так и не вернули.
"Может не хватить около 5000 предметов"
Проблемы с учетом и бесхозяйственностью существовали не только в провинциальных музеях, но и в самых главных музеях страны, включая те, что находились под неусыпной опекой советской госбезопасности,— Музеях Кремля. Именно КГБ в 1972 году обратил внимание ЦК КПСС на, мягко говоря, непорядки в хранилищах, где сосредоточено огромное количество драгоценностей. Начальник 9-го управления КГБ — правительственной охраны — генерал-лейтенант Сергей Антонов докладывал:
"За последнее время в деятельности музеев Московского Кремля наблюдается ряд серьезных недостатков. Большое беспокойство вызывает, в частности, состояние учета и хранения в музеях драгоценностей. Учет экспонатов практически осуществляется на основе данных инвентаризации 1939 года. С тех пор регулярных переучетов коллекций не производилось. Инвентаризация, проведенная силами научных сотрудников музеев с привлечением ювелиров в начале 1972 года, свелась к описанию предметов, размеров, техники и времени исполнения. В то же время большинство драгоценностей заново не взвешивались, а использовались и вписывались данные старых учетов. Таким образом, до сих пор в музеях не созданы условия для точного учета наличия в экспонатах драгоценных камней, золота, жемчуга и др., и в ряде случаев карточки на экспонаты с драгоценными металлами и камнями фиксируют разные цифры веса металла или количества камней.
На большинстве предметов инвентаризационные номера ставятся тушью, которая со временем стирается, и найти вещь по номеру очень трудно. Безномерные экспонаты по сложившейся практике передаются без оформления соответствующих документов главному хранителю музеев Захарову Н. Н., который складывает предметы к себе в сейф. Сохранность таких экспонатов в дальнейшем никем не контролируется и только зависит от самого Захарова.
У многих хранителей постоянно накапливаются осыпавшиеся с экспонатов драгоценные камни, детали из золота, жемчуг и др., которые также не берутся на учет, а складываются хранителями в их рабочие столы (даже не в сейфы). Передача экспонатов в реставрацию оформляется только заданием хранителя реставратору без составления акта и расписки реставратора о приеме вещи. Отсутствует единая система разрешений на вынос экспонатов из экспозиций и фондов.
Ряд сотрудников, давно работающих в музеях, откровенно говорят, что все зависит только от их честности. Ненормальным положением с учетом и хранением драгоценностей пользуются в своих корыстных целях некоторые сотрудники музеев, занимаясь частной практикой по изготовлению колец, брошей и т. д.
Главный хранитель музеев Захаров, будучи в преклонном возрасте, практически устранился от организационной работы и не в состоянии обеспечить должный порядок в хранительском деле. Не фиксируя в документах полученные экспонаты и страдая забывчивостью, Захаров не помнит о переданных ему хранителями предметах, в связи с чем у него с хранителями постоянно возникают конфликты и недоразумения.
О серьезных недостатках в учетно-хранительской деятельности музеев свидетельствуют слова самого Захарова, который заявил, что при полной инвентаризации может не хватить около 5000 предметов".
Генерал Антонов полагал, что проблема в руководящих кадрах:
"Директор т. Цветков И. И., 67 лет, перенесший частичный паралич, последние полтора года практически не работал. В настоящее время на работе бывает эпизодически и от повседневного руководства устранился, переложив свои функции на заместителей. В то же время своим многословием, проведением продолжительных неделовых совещаний, дачей ненужных распоряжений и другими странностями Цветков вызывает нарекания и насмешки со стороны большинства подчиненных ему сотрудников музеев, которые говорят о Цветкове, что "он стал не директором, а человеком, которого надо терпеть"".
После указания из ЦК Министерство культуры сменило директора Музеев Кремля, но в ситуации с учетом никаких кардинальных изменений так и не произошло. Возможно, никто не хотел неприятностей. Ведь за запутанный несколько десятилетий назад учет и утрату ценностей в особо крупных размерах должны были отвечать вполне конкретные живые люди. Однако не исключено, что беспорядок в хранении вполне устраивал высокопоставленных коллекционеров, пополнявших свои персональные собрания с помощью хранителей-несунов.
"Архивные комплексы документов нигде не были учтены"
Последнее предположение подтверждает наделавшее много шума двадцать лет назад дело архивиста Вадима Соколова. Как свидетельствуют милицейские справки, начинал он с малого — с тайного изъятия из архивных дел, с которыми работал, конвертов и марок. Благо советская власть в 1920-е годы разрешила вынимать из архивных собраний филателистические материалы и продавать их за валюту иностранным коллекционерам. Когда его в первый раз поймали за руку на изъятии редких марок Московского коммерческого суда, руководство даже не стало выносить сор из избы, и он продолжил работу с архивными документами. Свои "находки" он отдавал приятелю-коллекционеру Игорю Уткину. А тот в свою очередь снабжал ими известных филателистов, в числе которых следствие потом обнаружило драматурга Виктора Розова.
В 1980 году Соколова назначили инспектором Архивного управления Мособлисполкома, и он начал инспектировать музеи Московской области, проверяя правильность хранения исторических документов. Вначале дело, как и прежде, ограничивалось конвертами. Но потом инспектор вошел во вкус и начал изымать документы из дворянских семейных собраний.
"Обвиняемый Соколов В. В.,— говорилось в документах по делу,— виновным себя в инкриминируемом ему деянии по данному эпизоду преступной деятельности признал полностью и показал, что в 1981-1982 гг. по служебной необходимости он неоднократно выезжал в Дмитровский историко-художественный музей Московской области. Осенью 1981 г. он вместе с инспектором Государственной инспекции Главного архивного управления при СМ СССР Рыбиным В. А. проверял состояние и сохранность архивных материалов указанного музея. В ходе проверки были вскрыты грубые нарушения условий хранения архивных материалов, которые в основном выражались в том, что архивные материалы хранились в не приспособленном для этой цели помещении, находились в неразобранном и неучтенном состоянии, что привело к порче очень ценных документов, так как они были поражены плесенью, грибком и т. д. Архивные материалы музея состояли из документов начиная с XVIII века. Это личные фонды дворянский фамилий (кн. Апраксиных, кн. Голициных, кн. Оболенских, Головиных, Гужиных, Олсуфьевых и др.), которые отражали историю поместно-вотчинного земледелия XVII-XIX вв., фонды государственных учреждений... К тому времени уже существовала договоренность между руководством музея и ЦГАМО (Центральный государственный архив Московской области.— "Власть") о том, что второй по договору обязуется провести научно-техническую обработку материалов делопроизводства музея за весь период его функционирования, т. е. с 1918 до 1981 года. И он при осуществлении проверки уже в то время отбирал документы делопроизводства музея с целью их дальнейшей отправки в ЦГАМО для обработки. Вместе с документами делопроизводства музея были отобраны для отправки в ЦГАМО и исторические документы XVIII-XIX вв.".
"Часть из них,— говорилось в приводившихся там же показаниях Соколова,— я отложил до принятия решения: либо присоединить их к имеющимся фондам ЦГАМО, либо возвратить в музей. А часть, на мой взгляд, не представляющих научно-исторической ценности, в основном из числа представляющих филателистическую ценность, я изъял самостоятельно, не поставив никого об этом в известность, без составления каких-либо документов, и партиями передал коллекционеру Уткину И. М. Через мои руки проходил очень большой объем подобных документов, и поэтому я мог, естественно, ошибиться в определении их ценности, но мне развязывало руки то обстоятельство, что эти архивные комплексы документов нигде не были учтены, ни как в книгах поступлений в Дмитровском музее, ни в ЦГАМО, куда они потом попали вместе с документами делопроизводства музея. Кроме того, я был полностью уверен в том, что после меня никто эту работу по первоначальной экспертизе проверять не станет и, таким образом, никто не сможет установить их незаконное изъятие... Как в последующем я узнал, Уткин И. М. из числа полученных от меня материалов, принадлежащих к фондам Дмитровского историко-художественного музея Московской области, часть документов оставил в своей филателистической коллекции, часть за денежное вознаграждение сдал в Государственную библиотеку им. В. И. Ленина, получив 4950 руб., часть за денежное вознаграждение сдал в музей-заповедник "Коломенское", получив при этом 1940 руб.".
С 1983 года Вадим Соколов работал в Музее истории и реконструкции Москвы, занимаясь формированием личных коллекций. Высокопоставленные ветераны были рады передать в музей свои документы, фотографии и награды. Но, как показало следствие, не все из сданного оказывалось в музейных фондах.
"В вопросы комплектования фондов личного происхождения,— говорилось в приводившихся в документах показаниях Соколова,— а также их обработки никто из руководства музея не вникал, я работал почти бесконтрольно, что мне позволяло разбазаривать материалы. По сложившейся практике в музеях сотрудник, который занимался комплектованием новых материалов, должен был по месту их комплектования (месту жительства сдатчиков) проводить первичную экспертизу получаемых материалов, с тем, чтобы документы, которые не представляли ценности для музея, не привозить в музей, а оставлять владельцам. Я же, как правило, получал большие по объему комплекты материалов, поэтому я привозил в музей все имеющиеся материалы".
Соколов утверждал, что отбирал по-прежнему только филателистические материалы, а следователи доказывали, что теперь в сферу его интересов входили и ордена, хищение которых влекло весьма суровое наказание. Попался же он все на той же филателии. Один из крупных коллекционеров попытался вывести раритетные материалы контрабандой за рубеж и попался. Всю цепочку раскрутили довольно быстро, видные филателисты заявили, что не знали, откуда Уткин брал редкие конверты и марки, и добровольно выдали их следователям. А Вадима Соколова осудили на восемь лет.
Громкая история, казалось бы, могла предостеречь хранителей музейных ценностей от опрометчивых шагов. Однако обнаруженные в 2007 году хищения в Эрмитаже подтверждают тот факт, что прошлое нас ничему не учит. И 86 тыс. утраченных музейных предметов уже не кажутся слишком большой цифрой. В особенности если верить слухам о том, что экспонаты редко вульгарно уносят, а куда чаще подменяют прилично выглядящими копиями.