История кино насчитывает немало фильмов, повлиявших на судьбу целых поколений. И гораздо меньше фильмов, повлиявших на кино как таковое. Вчера 6-й канал показал один из них — легендарный A bout de souffle, "На последнем дыхании" Жана-Люка Годара.
"Рождение нации" и "Броненосец 'Потемкин'", "Гражданин Кейн" и "8 1/2" — каждая из этих картин делила экранное искусство на "до" и "после". Дэвид Уорк Гриффит научил кино развернутому повествованию, Сергей Эйзенштейн вскрыл монтажные возможности "движущейся фотографии". Орсон Уэллс показал, каких результатов можно добиться, воочию показав на экране соотношение содержания и формы, а Феллини заявил, что и содержание, и форма столь же смутны, как детские фантазии, сны и воспоминания. Жан-Люк Годар завершил эту цепочку. Когда этот никогда не улыбающийся и вечно небритый "сын синематеки" снял свой первый фильм, стало ясно: в кино дозволено все. Можно снимать без сценария, основываясь на двух страничках текста, сочиненного приятелем — Франсуа Трюффо — по мотивам газетной заметки из колонки криминальных происшествий. Можно импровизировать на съемочной площадке, побуждая исполнителей болтать на свободные темы и задирать случайных прохожих. Можно снимать против света, монтировать как Бог на душу положит, сколько угодно кромсать пленку, логику и сюжет, обрывая сцену на полуслове, а героя на полувздохе. Можно, наконец, бесконечно цитировать любимые фильмы и называть персонажей именами любимых киногероев, заменять психологию киноклише, а социальность — капустником для посвященных. Зритель все равно не заскучает. Потому что своим кинодебютом эрудит, рационалист, синефил и экс-кинокритик Годар объяснил, что самое главное в кино это не правила, а любовь.
Годар всегда утверждал, что кино показывает только любовные истории. В военных фильмах речь идет о любви к оружию, а в гангстерских — о любви к преступлению. "Новая волна", зародившаяся в залах парижской синематеки и окрепшая в драке с "папочкиным кино", принесла новую любовь к кино — любовь-культ. "Нововолновые" дебюты конца 50-х, будь то "400 ударов" Трюффо или "Красавчик Серж" Шаброля, показывали упоительный роман авторов с их собственными киновпечатлениями и памятью жанра. Годар, всегда выделявшийся среди единомышленников радикализмом, пошел дальше других. Свою первую love story он свел к схеме, формуле, архетипическому сюжету, тысячи раз пересказанному киномифу о любви и измене.
В военных фильмах речь идет о любви к оружию, а в гангстерских — о любви к преступлению. "Новая волна", зародившаяся в залах парижской синематеки и окрепшая в драке с "папочкиным кино", принесла новую любовь к кино — любовь-культ. "Нововолновые" дебюты конца 50-х, будь то "400 ударов" Трюффо или "Красавчик Серж" Шаброля, показывали упоительный роман авторов с их собственными киновпечатлениями и памятью жанра. Годар, всегда выделявшийся среди единомышленников радикализмом, пошел дальше других. Свою первую love story он свел к схеме, формуле, архетипическому сюжету, тысячи раз пересказанному киномифу о любви и измене.
"Новая волна", зародившаяся в залах парижской синематеки и окрепшая в драке с "папочкиным кино", принесла новую любовь к кино — любовь-культ. "Нововолновые" дебюты конца 50-х, будь то "400 ударов" Трюффо или "Красавчик Серж" Шаброля, показывали упоительный роман авторов с их собственными киновпечатлениями и памятью жанра. Годар, всегда выделявшийся среди единомышленников радикализмом, пошел дальше других. Свою первую love story он свел к схеме, формуле, архетипическому сюжету, тысячи раз пересказанному киномифу о любви и измене. Годар всегда утверждал, что кино показывает только любовные истории. В военных фильмах речь идет о любви к оружию, а в гангстерских — о любви к преступлению.
Годар всегда утверждал, что кино показывает только любовные истории. В военных фильмах речь идет о любви к оружию, а в гангстерских — о любви к преступлению. "Новая волна", зародившаяся в залах парижской синематеки и окрепшая в драке с "папочкиным кино", принесла новую любовь к кино — любовь-культ. Свою первую love story он свел к схеме, формуле, архетипическому сюжету, тысячи раз пересказанному киномифу о любви и измене.
Годар всегда утверждал, что кино показывает только любовные истории. В военных фильмах речь идет о любви к оружию, а в гангстерских — о любви к преступлению. "Новая волна", зародившаяся в залах парижской синематеки и окрепшая в драке с "папочкиным кино", принесла новую любовь к кино — любовь-культ. Парень встретил девушку. Он, Мишель Пуакар — сыгранный тусовщиком и начинающим актером Жаном-Полем Бельмондо — угонщик, невольный убийца и не читавший Сартра стихийный экзистенциалист, аутсайдер и фанат Хэмфри Богарта, любитель открытых машин, скорости и Моцарта. Она — американка Патриция (Джин Себерг), чистюля, интеллектуалка и стерва, прошлявшаяся весь день с Мишелем по парижским бульварам и проведшая с ним ночь на полууголовной хате, а наутро деловито позвонившая в полицию. Впрочем, ее индивидуальные мотивы уже и не важны, ведь столько раз женщины предавали на экране своих мужчин. И не важно, кому именно адресует последнее беззлобное проклятие смертельно раненный Мишель. Неверной подружке или жизни, по которой он несся, не переводя дыхания. Или кино, которое столько раз показывало жизнь, смерть, любовь и измену. Но так никого и не научило жить, умирать или избегать предательства.
В уходящем году фильму исполнилось 35 лет. Вне всякого сомнения это были 35 лет после "На последнем дыхании". Перемешав кино и жизнь, боль и вымысел, поэзию и социологию, авторство и жанр, мелодраму и "черный фильм", мужской шовинизм Америки и романтическую чувственность Европы, Годар поведал универсальную историю. С тех пор, подобно тому, как каждая театральная генерация самоидентифицируется посредством "Гамлета", каждое новое кинопоколение снимает свое "На последнем дыхании" — свой манифест свободы, вседозволенности и любви.
"Я шагаю по Москве", "Подземка", "Игла" или "Никотин" — увы, перечень неканонических римейков годаровского шедевра более чем наглядно свидетельствует об угасании чувств. В подобных картинах все больше знания и все меньше жизни, все больше иронии и все меньше куража. Создатели оригинала тоже изрядно порастерялись во времени. Бельмондо-Пуакар остался жить, тиражируя подаренный Годаром образ на потребу все более и более коммерческим стандартам, кичась самостоятельностью в трюковых сценах и энергично участвуя в прокатной судьбе своих картин. По мрачной иронии не он, а стерильная американочка Джин Себерг потратила следующие 20 лет на остановку дыхания наркотиками и алкоголем. Единственным не изменившим первой любви остался Годар. Его саморазрушительный роман с кино, полный ревности, надежд и подозрений, оборачивался то попыткой "обобществить" предмет своей страсти в духе психоделического групповика "цветочной революции", то изменой с новыми аудиовизуальными средствами, то душераздирающе-интимными признаниями стареющего хулигана. Вчера мы увидели начало любви — еще неумелое, трогательное и бескорыстное.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ