100 лет назад, в 1908 году, Московский совет присяжных поверенных, как именовались в Российской империи адвокаты, впервые зачислил в свои ряды трех женщин. Однако это решение было отменено Московской судебной палатой. Не поддержали инициативы москвичей и присяжные поверенные из других городов и губерний, ведь хорошо оплачиваемых дел и так хватало далеко не всем адвокатам. Чтобы хоть как-то заработать, многие из них вводили в заблуждение не только судей и присяжных, но и собственных клиентов. А звезды российской адвокатуры, как правило, брались за безвозмездную защиту пролетариев или революционеров, выиграв процесс в интересах какого-нибудь мошенника,— чтобы очиститься в глазах общественного мнения.
Пытальное правосудие
В конце 1970-х годов на экраны СССР вышла комедия "Целуются зори", признанная потом зрителями и критикой худшим фильмом года. Возможно, и теми и другими двигало чувство обиды на авторов картины, превративших в комедию положений вполне реалистичную историю о поездке деревенских жителей в город, сопровождавшуюся пьянкой и разнообразными приключениями. К примеру, после задержания милицией одного из героев остальные вспоминают, что в городе должен быть человек, защищающий права арестованных. Но, к сожалению, никто из компании не может вспомнить, как правильно называются люди этой профессии, и потому они вынуждены бродить по городу, разглядывая вывески. А потом, увидев, как им показалось, нужную — "Дантист", бросаются к человеку в белом халате с воплями: "Дантист! Защитничек ты наш!".
Собственно, ничего смешного в этом эпизоде не было. Ведь большинство советских граждан, как и многие поколения их предков, никогда не имели дела с дантистами, не говоря уже об адвокатах. Испокон веку никакой защиты прав обвиняемого в русских судах не существовало. И даже в те времена, которые в Российской империи именовались цивилизованными, отечественный процесс дознания и суда целиком и полностью базировался на пытках. Профессор Московского университета З. А. Горюшкин, начинавший свою юридическую карьеру в "золотой век Екатерины" подьячим в московском сыскном приказе, вспоминал:
"При допросах пытали обличенных и оговоренных: первых потому, нет ли еще за ними каких преступлений, других для дознания правды, которую выкраивали из спины. Стоило только на кого закричать "Слово и дело!", и тотчас схватят доносчика и обвиняемого, представят в сыскной приказ, бывший тогда на Житном дворе у Калужских ворот. В застенке палачи разденут донага, свяжут назад руки веревками, обшитыми войлоком, чтобы не перетерли кожи; палач, ступив на бревешки, встряхивает, так что руки выдут из лопаток. Это называлось встряскою, которая повторялась во время допроса; потом, нагнув спину, палач бил кнутом, сдирая кожу лоскутками от плеча до хребта. Вывертывая из лопаток руки, палач, как ловкий костоправ, вправлял их: схватив, дернет что есть силы, и они очутятся на своем месте. Казалось еще мало того. На ободранную спину трясли зажженный сухой веник или посыпали солью; иногда в то же время судья колотил пытаемого палкою по голове. Судьи прежде хвастались друг перед другом в изобретении новых средств к истязанию, новых орудий при допросах, приводивших в ужас и содрогание людей, не закосневших в мучительстве подобных себе. Случилось мне зайти в пытальную палату, или застенок, по окончании присутствия. На полу я увидел кучку лоскутков окровавленной кожи. Спрашиваю у палача: "Что это такое?" — "Как что? Выкройки из спины!""
Представителей благородного сословия пытали лишь в случае подозрений в государственной измене. Когда речь шла об уголовных деяниях, к дворянам применялись несколько иные методы воздействия. Горюшкин на склоне лет рассказывал, например, о следствии по делу помещицы Салтыковой, убившей множество своей крепостных:
"Для устрашения оговоренных и для принуждения их к признанию в винах иногда при них пытали других на заказ, т. е. жесточее обыкновенного. Так было с душегубкою и мучительницею Салтычихою. При виде заказных пыток она падала в обморок, но не признавалась".
По словам Горюшкина, угроза применения пыток служила едва ли не главным источником дохода для служащих сыскного приказа:
"Подьячие сыскного приказа призывали к себе колодников из тюрем в канцелярии под предлогом поверки пыточных речей, а сами нашептывали им, кого еще оговорить, разумеется, известных им зажиточных людей. По такому наущению колодники гласно объявляли, что с ними участником был такой-то. Тотчас к нему в полночь нагрянет с подьячими команда, ворвутся в дом; испуганный хозяин дает им деньги, и они сами хватают что попало; приводят его в приказ и ставят к ответу. Сперва пытают доказчика, потом принимаются за оговоренного; наконец доказчики повинятся, что напрасно оговорили, им за это дадут ударов по 15, по 20 кнутом. Что же они за это получат в награду? Целковых по два, по три! Так бывало не в одном сыскном приказе".
При таком порядке вещей лучшими способами правовой защиты веками оставались взятки или обращения к высокопоставленному покровителю.
Несколько по-иному выглядела картина во время споров хозяйствующих субъектов или имущих подданных Российской империи. Во время этих процессов отсутствующих спорщиков могли представлять назначенные ими ходатаи. А к услугам тех, кто не мог позволить себе расходов на знающего и квалифицированного ходатая, всегда находились разнообразные писцы и крючкотворы, согласные за небольшую плату составить жалобу или прошение или дать совет о ведении дела в суде. Как правило, в эту касту входили чиновники, изгнанные за злоупотребления со службы, и потому они чаще всего давали клиентам советы о том, как по возможности безнаказанно можно нарушить закон.
О том, каким образом действовали подобные стряпчие, писал в 1862 году сыщик М. М. Максимов:
"Все эти господа, отчаянно пишущие и отчаянно действующие, они каждодневно стоят на тротуаре около присутственных мест или заседают в трактирах — Московском маленьком и Патрикеевском, где рассказывают бедным просителям, не имеющим средств обратиться к хорошему стряпчему, о своих знаниях в каждом судопроизводстве. Они обирают, или, иначе сказать, высасывают, у каждого из них последнюю добытую ими трудовую копейку, заверяя их клятвою в совершенном успехе каждого начатого ими дела. Слушая иногда рассказ такого стряпчего, невольно улыбнешься и подумаешь: "Боже мой! Чего не делают и к чему не привыкает в крайности человек!" Нужны вам свидетели по кляузному делу? Стоит только обратиться к этим пописухиным, и они готовы написать просьбу какого бы то ни было содержания и к какому бы то ни было лицу. К вашим услугам несколько рук. Вам ни в каком случае не скажут, что этого нельзя, что это противозаконно, а, напротив, вам еще дадут мысль, как действовать, и вовлекут наконец в такой лабиринт, из которого вы не в состоянии будете выйти без потери своей собственности. И что ж вы думаете, за какие деньги они все это делают? За самые ничтожные! Каждый из них бывает очень счастлив, если он достанет для себя рубль или два серебром в сутки, а бывают и такие для них несчастные дни, что они не имеют возможности добыть для себя гривенника".
В качестве примера Максимов приводил следующую историю:
"Одной безграмотной чиновнице-вдове по документу купец должен был тысячу рублей. Купцу почему-то не захотелось заплатить в срок деньги, и он обратился к пописухину за советом. Пописухин, разумеется, предварительно сторговавшись за труд свой и получив в задаток 5 рублей серебром, написал от имени этой вдовы объявление в часть о том, что по предъявленному от нее документу деньги от такого-то купца она получила все сполна. Почему и просит документ с платежной подписью возвратить купцу. Написав объявление, пописухин оставил место для месяца и числа и приложил руку — вдова-то безграмотная. Осталось только засвидетельствовать объявление в квартале. На другой день купец получил от пописухина объявление, засвидетельствованное каким-то поручиком, с наставлением держать у себя до тех пор, покуда чиновница его не представит к взысканию документ. Тогда надо будет вписать месяц и число в объявление и представить его в часть. "Ну вот, милостивый государь,— после сказал пописухин купцу,— многие осуждают нашего брата за наши кляузы, а как бы вы обошлись без них? Без этого объявления не заплатить денег нельзя, а при нем вы ограждаете себя от всяких неприятностей. Поди-ка реши она судиться, да ничего не сделает: завяжется дело на бесконечное время, а денег-то вы все-таки не заплатите"".
Поскольку подобных стряпчих по всей империи насчитывалось огромное множество, ситуация не могла не волновать власти. Но все попытки введения в России адвокатов и адвокатуры неизменно наталкивались на противодействие царствующих особ. Николай I, например, заявил, что за всеми известными ему революциями и бунтами в Европе стояли адвокаты, и потому заводить это зловредное племя в своем отечестве он не намерен. Единственным изменением во время его правления стало введение официального звания стряпчего, которое получали лица, желавшие представлять своих клиентов в коммерческих судах. Однако большинство "пописухиных" не имело ни средств, ни соответствующей клиентуры, чтобы легализовать свою деятельность, и вскоре все вернулось на круги своя.
Реформенные защитники
Адвокаты — присяжные поверенные появились в России лишь во время судебной реформы Александра II в 1864 году вместе с присяжными заседателями. Новинку западного образца в имущих слоях российского общества встретили с одобрением. Стать членами нового юридического сословия спешили как следователи со стажем и ушедшие в отставку судьи, так и выпускники юридических факультетов университетов, которым, согласно закону, требовалось до получения звания присяжного поверенного пять лет работать в качестве помощника присяжного поверенного. Объединяла их всех уверенность в том, что их ждут блестящие финансовые перспективы, ведь в Европе и Соединенных Штатах профессия адвоката была синонимом престижа и отличных заработков. Однако в России ситуация оказалась совершенно иной.
Проблема заключалась в том, что дешевые уличные крючкотворы не желали сдавать своих позиций, а в части запутывания и затягивания дел они могли дать сто очков вперед выпускникам самых престижных столичных и иностранных университетов. В воспоминаниях многих присяжных поверенных и их помощников неизменно упоминаются дела подобного рода. Одним из распространенных приемов, к которым молодые юристы оказывались не готовы, был трюк с повесткой. Ответчик якобы постоянно отсутствовал дома, а полученные вызовы в суд складировал у себя подкупленный дворник. Так что вызванный в далекий уездный городок адвокат проживал деньги клиента в ожидании начала процесса и в конце концов уезжал восвояси. Не меньше жаловались присяжные поверенные и на лжесвидетелей, нанятых стряпчими. На разоблачение их выдумок приходилось тратить много времени и сил, что никак не добавляло энтузиазма адвокатам.
Еще одна проблема заключалась в том, что подпольные стряпчие оказывались не только эффективней, но и значительно дешевле присяжных поверенных и их помощников. А в сочетании с тем, что приобрести модную профессию пыталось огромное количество выпускников-юристов, оказывалось, что предложение на рынке адвокатских услуг значительно превышало спрос. Один из адвокатов, опубликовавший в 1913 году записки о своей нелегкой жизни под псевдонимом А. Б., так описывал свой разговор с практичным знакомым о реальном состоянии адвокатской практики в России:
"Объясните вы мне, пожалуйста,— говорил автору его опытный знакомый,— почему в N. оба присяжных поверенных целый день сидят дома, напрасно выжидая клиентов, как говорят, из-под занавеси у окна, а частный поверенный А. вечно хлопочет по судам, имеет пианино, платит 1200 р. за квартиру, а когда он с шикарно одетой женой приходит в клуб, все указывают на него пальцами и говорят: это наш будущий туз, это — голова, он своими кассациями, своим замечательным слогом заткнет за пояс любого образованного юриста! Скажите по крайней мере, что такое положение вещей ненормально".
Молодой помощник присяжного поверенного пытался возразить, что страна большая и интеллигентные люди, будь то врачи или адвокаты, непременно найдут себе место. На что собеседник, лучше знакомый с реалиями, возразил:
"Хорошо, оба юриста переедут в другой город. Ну так что? А там сидят подпольные адвокаты и двадцать лет безнаказанно делают свои штуки и паскудства".
Но и это было далеко не все. Большинство провинциальных судей либо не имели серьезных юридических знаний, либо утратили их за давностью окончания университета и потому не были склонны прислушиваться к доводам адвокатов и к их ссылкам на весьма путаные порой решения высшего судебного органа страны — Сената. Что при таком раскладе можно было говорить о присяжных заседателях, которых набирали из крестьян, порой едва знавших грамоту. Так что из постоянно расширявшегося круга русских адвокатов стали выделяться те, кто своим ораторским мастерством мог взять присяжных за живое, убедить их встать на сторону своего клиента.
Как вспоминал один из самых знаменитых судебных ораторов — обвинитель, а затем судья А. Ф. Кони, среди присяжных поверенных наиболее выдающимися по праву считались князь А. И. Урусов и Ф. Н. Плевако.
"Они,— писал Кони,— не походили друг на друга ни внешностью, ни душевным складом, ни характерными особенностями и свойствами своих способностей... Урусов изучал дело во всех подробностях, систематически разлагая его обстоятельства на отдельные группы по их значению и важности. Он любил составлять для себя особые таблицы, на которых в концентрических кругах бывали изображены улики и доказательства. Тому, кто видел такие таблицы пред заседанием, было ясно при слушании речи Урусова, как он переходит в своем анализе и опровержениях постепенно от периферии к центру обвинения, как он накладывает на свое полотно сначала фон, потом легкие контуры и затем постепенно усиливает краски. Наоборот, напрасно было бы искать такой систематичности в речах Плевако. Его речи по большей части носили на себе след неподдельного вдохновения. Оно овладевало им, вероятно, иногда совершенно неожиданно и для него самого".
О Плевако ходило множество легенд и анекдотов. Рассказывали, например, что он как-то защищал некоего провинившегося священника. Как обычно, существа дела не знал, да и не слишком им интересовался. Но когда настала его очередь говорить заключительную речь, сказал присяжным: "Перед вами сидит человек, который на протяжении тридцати лет выслушивал ваши исповеди и отпускал вам грехи. Отпустите же и вы ему его грех". Присяжные признали батюшку невиновным.
Возможно, что это лишь одна из созданных вокруг Плевако легенд. Еще, к примеру, утверждали, что он не проигрывал дел. А все русское общество боготворило его. Но на самом деле ему случалось и проигрывать, а за хорошее общественное мнение знаменитому адвокату приходилось бороться теми же методами, что и подавляющему большинству его коллег.
Собственно, все эти приемы заимствовались за рубежом и не отличались особой оригинальностью. Главным для саморекламы адвоката, естественно, было участие в громких процессах, привлекающих внимание публики и прессы именами участников или необычайными обстоятельствами дела.
Так, в 1883 году Плевако защищал потомка грузинских царей князя Г. И. Грузинского, застрелившего любовника своей жены доктора медицины Э. Ф. Шмидта. В вине князя не существовало ни малейших сомнений, мотив — очевиден, так что Грузинского ожидало суровое наказание. Однако Плевако выстроил свою защиту не на анализе фактов, он не упирал на тяжелое душевное состояние князя-рогоносца. Он тихо и незаметно стал эксплуатировать шовинистические чувства, весьма распространенные тогда в России. В те времена немцы занимали подавляющее большинство административных постов в столицах и сколько-нибудь значимых учреждениях в провинции, везде и всюду протаскивали своих, и потому относились к ним великороссы, мягко говоря, не слишком хорошо. Поэтому Плевако постоянно подчеркивал, что Шмидт — немец, пробравшийся в семью князя. Адвокат напомнил присяжным о заслугах семьи Грузинских, верно служившей русским самодержцам. А также довольно ярко и образно описал жену князя — бывшую продавщицу кондитерского магазина, где служат красивые девушки, заманивающие клиентов своей внешностью и не придерживающиеся строгих правил морали. В итоге присяжные полностью оправдали князя.
Тем же путем шли и другие видные русские адвокаты. Правда, для победы выбирались несколько иные, но столь же неправедные пути. К примеру, М. К. Адамов сделал себе имя на деле отставного подполковника Е. Я. Максимова. Этого человека хорошо знали и в столицах, и по всей России. Он добровольцем воевал за освобождение Сербии, а во время Англо-бурской войны отправился на юг Африки и возглавил там интернациональный отряд, лихо бивший британцев.
И вдруг в 1901 году он стал участником инцидента в поезде, шедшем из пригорода Санкт-Петербурга в столицу. В вагон сел сотник собственного его императорского величества конвоя светлейший князь А. Ф. Зайн-Витгенштейн-Берлебург в сопровождении четырех очаровательных француженок. Максимову понравилась одна из них, и он стал в нарушение всех общепринятых норм рассматривать ее в упор. Дамы попытались закрыть дверь в купе, но Максимов силой открыл ее. А когда его попросили уйти, нахамил даме, сказав, что получит ее фотографию в заведении, где она служит, намекая на публичный дом. Дамы решили, что это уже слишком, и попросили флегматичного и не вмешивавшегося в спор князя защитить их честь. И Витгенштейн на перроне вызвал Максимова на дуэль. На следующий день секунданты, разобрав дело, признали, что отставной подполковник вел себя неподобающим образом, и предложили ему сообщить об этом князю. Максимов написал письмо, но князь, что называется, закусил удила. Он потребовал от обидчика не простых, а униженных извинений, так что дуэль стала неизбежной.
Беда заключалась лишь в том, что сотник императорского конвоя не умел стрелять. В отличие от не вылезавшего с полей войны Максимова. Так что исход поединка оказался вполне предсказуем. Витгенштейн промахнулся, а Максимов попал ему в живот. И тут началась подлинная трагедия. Стрелялись дуэлянты далеко за городом, и князя на повозке повезли на станцию. Поезда ждали долго, долго ехали, а в Морском госпитале, куда доставили раненого, не оказалось свободных мест. Когда Витгенштейна привезли в Обуховскую больницу, врачебное вмешательство уже не потребовалось, князь умер. А Максимова привлекли к суду, поскольку на отставных офицеров не распространялись утвержденные правила дуэли.
Историю дуэли столь известных людей описывали во всех газетах. Причем Максимову грозило весьма суровое наказание — от шести с половиной до восьми лет каторги. Так что у защищавшего его присяжного поверенного Адамова, тоже отставного офицера, была весьма сложная задача, которую он решил в стиле дореформенных крючкотворов. Все француженки, кроме одной, куда-то спешно уехали. А та, что все-таки явилась в суд, рассказала, что Максимов говорил о фотокарточке не из публичного дома, а из пансиона. В пользу Максимова дали показания и секунданты Витгенштейна, которые, по сути не подготовив ничего на случай ранения, и были виновны в смерти князя. Так что в итоге оказалось, что князь погиб от своей ненужной и непонятной горячности, и Максимова приговорили к двум годам заключения в крепости. Причем суд сам ходатайствовал перед императором о помиловании подполковника. Адвокату и его подзащитному удалось обмануть присяжных и самого императора — Максимова помиловали. Не удалось обмануть только судьбу. На следующей войне — Русско-японской — Максимов погиб.
Победы на подобных процессах приносили адвокатам известность. Но вот главный доход давали дела о разного рода мошенничествах, хищениях и злоупотреблениях, где обвиняемые шли на серьезные расходы, пытаясь нанять лучших защитников. Правда, победы в делах такого рода не прибавляли присяжным поверенным популярности в интеллигентном обществе, а главное, среди газетчиков.
К примеру, в 1871 году победа в деле фабриканта Д. Н. Кованько, обвинявшегося в подлоге, не принесла Федору Плевако признания публики. Владелец селитрового завода Кованько нанимал неграмотных крестьян по договору, условия которого были просто чудовищными. Месячная плата составляла 7 рублей, а штраф за любую провинность — 50, о чем рабочие, поставившие крестик вместо подписи, ничего не знали. Двое из них, не выдержав условий работы, ушли с завода, после чего Кованько по суду отнял у них абсолютно всю собственность — от земли и дома до носильных вещей и мелкой скотины. В виновности фабриканта и его приказчиков не сомневался никто. Но Плевако построил речь на том, что это единственный случай, а его подзащитный — уважаемый член общества. Кованько оправдали.
После побед подобного рода требовалось обелиться в глазах общественного мнения, и практически все адвокаты использовали для этого дела о массовых забастовках, крестьянских бунтах или революционных акциях, вызываясь защищать трудящихся и антиправительственные элементы бесплатно. Результат не имел значения. Тот же Плевако с треском проиграл дело о стачке рабочих на фабрике Саввы Морозова. Все его подзащитные получили столько же, сколько и подзащитные менее известных адвокатов. Но важен был сам факт фрондирования.
Помогали укреплению репутации адвокатов и дела с заранее предопределенным решением. К примеру, с легкой руки Льва Толстого все или почти все дела о проститутках заканчивались их оправданием или минимальным наказанием. Тот же присяжный поверенный Адамов защищал пятнадцатилетнюю О. Богданову, обвинявшуюся в краже вещей у соседей и в том, что после она заживо сожгла свидетельницу — пятилетнюю девочку. Богданова полностью призналась в содеянном, но не раскаивалась, объясняя, что красивые вещи нужны ей для привлечения богатых любовников. Адвокат на суде нарисовал ужасную картину детства незаконнорожденной девочки, изнасилованной в тринадцать лет, невоспитанной и ничему не наученной. А клиентке велел одеться в узенькое черное платье, подчеркивающее ее худобу и малый рост. В результате Богданову приговорили к перевоспитанию в монастыре до достижения восемнадцати лет.
Прямо противоположная картина складывалась благодаря Достоевскому с убийцами ростовщиков. К примеру, несмотря на все усилия талантливого присяжного поверенного М. С. Маргулиса, пытавшегося доказать невменяемость своих подзащитных, убийцы процентщицы Щелковой получили максимальное наказание. Никакие аргументы не подействовали на присяжных, твердо знавших, что делать и кто виноват.
Товарищи чеказэ
Однако громких процессов, как и состоятельных клиентов, на всю адвокатуру явно недоставало. Присяжные поверенные и их помощники с придыханием рассказывали о коллегах, зарабатывавших 30-40 тысяч в год. В обычных же случаях итогом многолетней работы мог стать небольшой собственный дом, "чтобы оставить детям хоть какой-то очаг", как принято было говорить. Но и для этого приходилось пускаться во все тяжкие. Все адвокаты, например, обязывались по очереди дежурить в консультациях, давая советы нуждающимся. При этом все тщательно следили за тем, чтобы никто во время этих разговоров не навязывал себя для представления интересов клиента в суде. Таким же позором и обманом коллег считался отлов потенциальных подзащитных и доверителей в коридорах суда. Но, клятвенно обещая не нарушать принятых правил, все адвокаты в большей или меньшей степени обманывали коллег. Ведь если давать, как полагалось, объявления и ждать прихода клюнувших на них клиентов, можно было положить зубы на печь.
Еще хуже ситуация стала после революции. Чеказэ — члены коллегии защитников — утратили всякие представления о корпоративной и общечеловеческой этике. Если прежде хотя бы малая часть адвокатов мучилась вопросом, можно или нет обманывать присяжных, то теперь никаких тормозов не существовало вовсе. Недаром один из чеказэ назвал записки о своей работе и других защитниках "Волчья стая". Он описывал сравнительно честные способы обмана клиентов, к которым прибегали многие из его коллег:
"Клопов ловко работает, и все по административным делам. Ходовой парень. Народ к нему валом валит. Народ все важный, в бобрах, в котиках, с валютными операциями. По делам о валюте боятся ссылки в Соловки. Клопов — человек "принципиально честный". Разве он возьмет, как я, деньги вперед за "освобождение"? Никогда. Зато честность свою не меньше чем в две-три тысячи ценит. Приходит к нему жена арестованного, он ей и говорит: "Вы положите на мое имя векселя в третьи руки. Ну такому человеку, которому мы оба доверяем. Я поеду в Москву, похлопочу. Если вашему супругу дадут минус шесть, а не Соловки, то я буду считать дело выигранным". В Москву-то он едет, конечно, не на свои деньги. Не все ли равно, где жить за чужой счет? Пробудет в Москве недельку, всюду погуляет, в театры походит. Только мимо Лубянки бочком пробирается. Ну и едет обратно. Если валютчику везет и ему дают минус шесть, Клопов горд. Обращает векселя в червонцы. А определят валютчику Соловки, честность адвоката остается выше подозрений. Жена валютчика получает векселя обратно. В жертву риска приносятся только деньги, истраченные на поездку в Москву".
Не менее распространенной стала и имитация дачи взятки судье. Клиента запугивали, показывая, что ему грозит максимальное наказание. А затем на глазах подзащитного защитник подсаживался к судье в столовой, а потом заходил в его кабинет с каким-нибудь простым вопросом. В итоге клиент получал, как правило, среднее между максимумом и минимумом и оставался уверенным в том, что ему уменьшили срок за взятку.
Случалось, что клиенты обманывали своих защитников. Чаще всего в том, что касалось оплаты их труда. Выплату гонорара откладывали, обставляли условиями или вовсе отказывались платить. Мало кто говорил адвокатам и правду об обстоятельствах дела. И в этом не было ничего странного. Чем более укреплялась советская власть, тем меньше приговор зависел от красноречия или остроты ума защитника. Так что в том, что большая часть населения СССР не отличала адвоката от дантиста, не было совершенно ничего странного.