Актер, а теперь и режиссер — о вечном споре отцов и детей и кризисе среднего возраста

Сериал «Контакт» стартует 9 сентября на онлайн-платформе Premier, а следом там же выйдет комедийный триллер «Вне себя». Первый стал для Евгения Стычкина режиссерским дебютом, а во втором актер исполнил главную роль. «Коммерсантъ Стиль» поговорил со Стычкиным на философские темы, благо повод этому способствует.

— Первый вопрос довольно банален. Сериал «Контакт» — ваш режиссерский дебют. Почему захотели попробовать себя в режиссуре именно сейчас и именно с этим материалом?

— Я давно думал сесть в режиссерское кресло. Но до своих сценариев не доходили руки. А тут мне предложили готовый материал. Так будто бы даже легче работать. Нет такой ответственности, что ли. Но раз уж я взялся, то влюбляюсь в чужую историю, вкладываю в нее сердце.

— А как же авторские амбиции, желание начинать со своей истории? Их нет?

— Мне не кажется, что это обязательно. Есть разные пути — и тот, и другой хороши. Да, наверное, начинать со своей истории круто. Особенно если ты молод и выбираешь свой путь. Но я не хочу все время режиссировать. Я думаю, что буду очень-очень избирательно — если мне, конечно, будут предлагать — иногда браться за какой-то мегаматериал. Но я и сниматься хочу! Тем более что режиссеры, по крайней мере начинающие, каковым я являюсь, зарабатывают в пять или десять раз меньше, чем артисты опытные, каковым я тоже являюсь.

— В пресс-материалах говорится, что сериал «Контакт» — про generation gap, то есть про противостояние поколений. Герой Майкова и героиня Иры Паутовой, его дочь, действительно по разные стороны баррикад. Причем расстояние между ними колоссальное. Я разговаривал с постановщицей документального фильма «Ок, зумер» Лиз Смит (фильм показывали в Москве в рамках Beat Film Festival в этом году.— «Стиль»). И она заметила, что разница между поколениями была и раньше, но сейчас она максимально велика, потому что появились технологии, которые стали водоразделом между моим поколением и всеми предыдущими. Межпоколенческая история, наверное, тоже в какой-то степени ваша личная, потому что у вас есть дети. Чувствуете ли вы этот разрыв и если чувствуете, то в чем он проявляется?

— Я чувствую, конечно, и в отношении к электронике, даже не в отношении, а в степени ее интеграции в жизнь — мою и детей. Она, конечно, совсем разное место занимает. Но это же не главное. Так как мне каким-то чудом удалось, скажем, заразить детей некоторыми своими идеями, то я чувствую, что этот разрыв чисто технический. Как, знаете, бывает в мультфильмах: дружат гигантский железный робот и маленькая мышка. Они же очень разные, но при этом страшно дружат и друг друга поддерживают. Поэтому мне кажется, что такой вариант есть и у нас с вами.

— А в чем идеи, о которых вы говорите? Приведите пример.

— На первом месте любовь. Вообще ко всему: друг к другу, к себе, к жизни, к окружающим, к погоде, к Родине. Когда она есть, то остальное легче проживать.

— Вы человек, который считает, что люди не меняются даже с приходом технологий, что базовые ценности остаются и они нас роднят?

— Да, мне кажется, это так. Конечно, человек меняется. Руки, пальцы, мелкая моторика — из-за гаджетов. Восприятие информации. Скорости. Читать разучились. Сил становится меньше. Едим ерунду всякую. Нашпигованы антибиотиками. От малейшего сквозняка болеем. Мерзнем в дорогущих пуховых куртках там, где наши предки прекрасно себя чувствовали в трусах и майках. Но на глубинном, базовом уровне мы так или иначе остаемся теми же.

— Вы суперзанятой человек. Как удается растить детей, вкладывать в них базовые ценности?

— Только что прилетел мой старший сын — он учится в Бельгии в консерватории. Приехал он, и дочь, Саша, которая учится здесь, в Центральной музыкальной школе, играет на рояле. И они долго заставляли младшего, Мишу, чтобы он выбил на стуле «там-там-та-та-там, там-там-та-та-там». Страшно его, конечно, напугали, но в итоге добились желаемого, и все трое были в нечеловеческом восторге. Старшим я уже все, что мог, рассказал. А пока Мишка маленький, я вынужден иногда красть время у всех своих работ и отдавать его Мише. Собственный пример и честность. Нет других инструментов.

— У героя Майкова из «Контакта», на мой взгляд, жуткий кризис среднего возраста. Похожи ли вы с ним в этом смысле? Чувствуете ли вы этот кризис?

— Я думаю, что мы с Майковым лепили этого героя совместно, именно потому, что нам обоим — и как родителям, и просто как «сорока-с-плюсом» парням — это близко. У меня нет желания сесть в красную машину с открытым верхом, отрастить длинные волосы и заплести их в косичку. С машиной нет проблем, а с волосами, вероятно, будет трудновыполнимо. Какой-то кризис, безусловно, есть. Ведь в чем штука? Когда ты взрослеешь, ты можешь быть в большей или меньшей степени бунтарем, более успешным в том, что ты делаешь, или менее — не важно. Общество тебе говорит: «Все, что ты делаешь, верно. Ты идешь в правильном направлении, все замечательно». А потом приходит время менять панцирь. Оно обязательно приходит — ты же растешь. И перед тем как влезть в новый, тут вдруг думаешь: подожди, а что, если тебя обманули? А что, если все эти задачи, все эти векторные направления придуманы исключительно для того, чтоб ты был более управляем? И тогда ты думаешь: блин, а вдруг я всего этого не хочу? И начинаешь задавать себе вопросы: а я счастлив от того, что у меня такая работа? От того, что у меня вот столько детей, от того, что я женат? И ты начинаешь пересматривать ценности, выметаешь накопившиеся бумажки из ящиков, начинаешь их пересматривать и делать генеральную уборку. Это совсем не значит, что ты в итоге должен от этих ценностей отказаться. Я думаю, что это очень нужный процесс. У каждого это происходит в своем возрасте — все очень индивидуально. Кризис среднего возраста у кого-то наступает в 35, у кого-то — в полтинник.

— Истории про мужчину за сорок даже в России не в почете. На сценарных акселераторах редакторы говорят, что если вы пишете сценарий не про сложную женщину, то в ближайшие десять лет в индустрии делать нечего. Не боитесь ли вы показаться старомодным с этой историей? Почему отец и дочь, а не, например, мать и сын? Есть пьеса Андрея Иванова «Это все она», где мать тоже включается в жизнь сына с помощью фейкового аккаунта.

— Завязка вообще довольно очевидная. Сейчас, когда дети, да и матери, и жены, и мужья, проводят столько времени в соцсетях, это естественная идея. Легко догадаться завести аккаунт не от своего имени, чтобы общаться с человеком, с которым ты не находишь контакта в бытовой жизни. Но ведь идея не новая, потому что есть энное количество произведений, когда то же самое происходило посредством писем. Поэтому опять-таки, как мы и говорили чуть раньше, меняются инструменты, а смысл остается тем же — желание заглянуть в бюро жены, подобрать маленький ключик и достать ее письма или ее дневник. А теперь — залезть в какой-то экран. А отец и дочь — просто потому, что про отцов я больше понимаю, чем про матерей.

— Начал с банального, банальным и завершу: есть ли в вашей голове сериал мечты? И как он бы выглядел, если бы можно было его сделать завтра?

— Я очень люблю то, что я делаю. Сейчас для «Кинопоиска» мы начали подготовку нового проекта и, собственно, уже очень скоро начнем снимать. Это будет моя вторая режиссерская работа. Семь эпизодов про то, как в 1988 году в детской больнице Элисты 75 детей были заражены ВИЧ. И это, конечно, что для 1988 года, что для любого времени, совершеннейшая, кошмарная трагедия. Но для 1988 года это была особая трагедия. СПИД тогда считался абсолютно смертельной болезнью. Но и сегодня в России около полутора миллионов ВИЧ-положительных людей. Несмотря на то что уже все более или менее понимают, как устроен ВИЧ, он остается какой-то теневой нишей. Даже разнообразные друзья и коллеги, которые много занимаются благотворительностью, почти никогда не занимаются ВИЧ. Нам хотелось бы это изменить. Сейчас это моя работа мечты.

Дмитрий Барченков