Умер Александр Курляндский

В Москве на 83-м году жизни умер Александр Курляндский, гениальный сценарист анимационных сериалов «Ну, погоди!» (Вячеслав Котеночкин, двадцать выпусков начиная с 1969 года) и «Возвращение блудного попугая» (Валентин Караваев, Александр Давыдов, 1984–1988).

Всяких-разных ВГИКов Курляндский, естественно, не кончал: как и все главные остроумцы-шестидесятники, сын связистов учился в МИСИ. Варево капустников, КВН и прочих институций самовыражения технократов—поклонников Ильфа и Петрова породило поколение хохмачей, две дюжины талантов и считаные единицы гениев. Курляндский, проделавший путь из МИСИ — через эстрадное подразделение театра МГУ «Наш дом», радио, где он работал с изумительным дуэтом Лившиц—Левенбук, и юмористическую полосу «Литературной газеты» — на «Союзмультфильм», был именно что простым советским гением.

День премьеры альманаха «Веселая карусель» (1969), где всего-то-навсего на две минуты двадцать четыре секунды появились Волк и Заяц (эпизод был снят Геннадием Сокольским), вдохновившие затем Котеночкина на многолетний марафон, можно считать вторым днем рождения советской анимации.

В чем было величие сценарной затеи Курляндского и его соавторов Феликса Камова и Аркадия Хайта? В ослепительной простоте и потаенной сложности. «Ну, погоди!» — фильм, безотказно покоряющий любого зрителя от пяти до девяноста пяти лет, от академика до ассенизатора. Кто-то смеется над простейшими и неотразимыми, грубыми и жестокими — чего только не приключается с несчастным Волком — гэгами. Кто-то смеется и одновременно читает фильм как путешествие по важнейшим топосам советской цивилизации. От черноморского пляжа до Останкино. Кто-то смеется и одновременно — были и такие трактаты — расшифровывает вечное противостояние Волка и Зайца как войну грубой маскулинности и вечной женственности, воплощенной в заячьем образе. Но смеются-то при этом все. Как по другому поводу говорил Иосиф Бродский, отбиваясь от друзей, углядевших в его стихах скрытые инвективы против них: «Но стишок-то хороший!»

«Ну, погоди!» неслучайно появился как раз тогда, когда СССР незаметно перешел от строительства коммунизма к построению нормального общества потребления, которому по определению сопутствует массовая культура.

Курляндский был, как Эльдар Рязанов, одним из тончайших и точнейших диагностов этой общественной стадии. Уже в первом эпизоде эпопеи Котеночкина Волк — гопник, бичбой и стиляга в одном флаконе — неслучайно насвистывал «Песню о друге» Высоцкого. Волк изо всех сил рвался туда, где модно, но куда не пускают, поскольку пастью не вышел.

Новым советским обывателем, трогательным мещанином, в глубине души верившим, что в жизни всегда есть место подвигу, был герой сериала Анатолия Солина «Великолепный Гоша» (1981–1985). Если «Ну, погоди!» несправедливо подозревали в плагиате «Тома и Джерри», то «Гоша» уже откровенно перекликался с творчеством Текса Эйвери, великого сюрреалиста и антагониста Диснея. Дорого стоил хотя бы эпизод, где Гоша невзначай разморозил холодильник, в котором из столового яйца вылуплялся цыпленок. Сожрав пачку «Геркулеса», птенчик оборачивался злобным гигантом, гонявшим Гошу и по улицам, и по крышам родного города.

Наконец, несчастный наглец-попугай Кеша, которому мальчик Вова запрещал на полную громкость включать по телевизору тупой милицейский фильм «Внимание, всем постам!», был уже натуральной жертвой массовой культуры.

Сбежав от Вовы к толстому котику Василию и помоечной вороне Кларе, он, якобы завсегдатай Таити, потчевал их диким микстом из советской эстрады, хохм и приключений следователей-«знатоков». Но чудесным образом оставался при этом детским героем.

В общем, по большому счету черт с ними, с высоколобыми интерпретациями. Пусть Курляндский останется в зрительской памяти просто как великий сказочник-балагур — остальное приложится.

Михаил Трофименков