Конфликт в Нагорном Карабахе разгорелся с новой силой

Вторник стал самым напряженным днем в зоне нагорно-карабахского конфликта с момента заключения в Москве в ночь на 10 октября соглашения о гуманитарном перемирии. Корреспонденты “Ъ” по обе стороны линии разграничения убедились в том, что режим прекращения огня не соблюдается. Александр Черных тайными тропами добирался до карабахского города Мартакерт, находящегося под обстрелами, и постоянно слышал звуки взрывов как от «входящих», так и от «исходящих» ракет. А Кирилл Кривошеев попытался попасть на окраину азербайджанского города Тертер, где уже был в момент вступления в силу перемирия, но не смог этого сделать из-за обстрелов с армянской стороны.

Если громко — значит, «исходящие»

На четвертый день гуманитарного перемирия Степанакерт — столица непризнанной Нагорно-Карабахской республики — как будто совсем возвратился к довоенной жизни. Махнешь рукой на блокпосту — и каждый второй водитель готов подвезти тебя в соседний Шуши (по-азербайджански — Шуша; 7 км от столицы). Каждый третий согласен ехать в Ходжалы (официально — Иванян, но армяне по привычке называют поселок так же, как азербайджанцы; 11 км). Но в Мартакерт (он же Агдере; 50 км) не едет никто.

Мартакертский район будто отделен черной завесой. Услышав это название, карабахцы перестают улыбаться и спрашивают: «Ребята, зачем вам туда? Там бахает. И прилетает».

Возле Степанакерта, кстати, тоже периодически «бахает». Но в центр давно уже не «прилетает».

Во вторник российские журналисты все-таки нашли водителя, который готов «сгонять по-быстрому» в Мартакерт. Первые полчаса пути Джаник-джан разнообразно ругается в адрес «турок» на армянском и русском языках. Так мы пролетаем Ходжалы и въезжаем в Аскеран (другое название — Майраберд). Отсюда открывается прямой путь на Мартакерт — ехать минут 40. Но это если повезет: шоссе обстреливается с самого начала конфликта. «Дорога смерти»,— подняв палец, произносит Джаник-джан. Он останавливается на блокпосту в начале трассы, советуется с военными и принимает решение ехать в обход. Мы даже не собираемся спорить.

Тайными тропами ехать часа четыре. Проезжая по горному серпантину, мы любуемся лесом: здесь на каждой вершине можно построить шале и принимать туристов. Сворачивая на грунтовки, кашляем, глотая желтую пыль. Впереди трясется зеленый грузовичок, в кузове штабелями уложены деревянные ящики, по виду — с боеприпасами. Обгоняем его и видим, как другой грузовик везет артиллерийское орудие. Туризм резко закончился.

Фотокорреспондент “Ъ” Анатолий Жданов, отснявший множество войн и конфликтов, просит водителя резко прибавить скорости и обогнать машины.

«Снаряд беспилотника стоит дорого,— объясняет он экономику современной войны.— По одной легковой машине бить не будут. А вот рядом с колонной легко схлопотать».

Километров через десять мы видим на обочине раскуроченный БТР.

«Может это с прошлой войны?»— надеюсь я.

Выходим; запах свежий — горелого металла, грязного машинного масла и чего-то еще, о чем и думать не хочется.

Вокруг, разбросанные взрывом и присыпанные серым пеплом, валяются патроны, саперные лопатки, застывшие капли расплавленного свинца. На кустах повисли обрывки военной формы.

Мы проскакиваем пару заброшенных поселков — вот они точно стоят пустые еще с прошлой войны. Я вспоминаю, как пару дней назад спросил жительницу Мартуни, которая пряталась в подвале от бомбежек, куда после распада СССР делись ее соседи-азербайжданцы. «Они ушли». Вот и отсюда все ушли. Развалины каменных домов оплели сухие колючки, над дорогой нависают гранатовые деревья; никому не нужные спелые плоды покрылись серой пылью. Единственное яркое пятно — красно-сине-оранжевый флаг Нагорного Карабаха над одним из сохранившихся строений.

В паре километров от Мартакерта натыкаемся на жилое сельцо; Джаник-джан тормозит у магазина и выскакивает обняться с такими же пожилыми мужчинами. Он гордо говорит, что везет российских журналистов. Мы пожимаем протянутые руки — и тут совсем рядом раздается оглушительный звук взрыва. Испуганно пригибаюсь и рвусь к магазину, в укрытие. «Если громко — значит, "исходящие"»,— успокаивает меня опытный фотограф. «Это наши, да»,— подтверждают местные. Через секунду уже с другой стороны слышен взрыв потише — вот это уже «входящие». Но в укрытие никто не торопится.

«Каждый день такое,— машет рукой усатый мужчина в камуфляжной куртке.— Думаю, снарядов 500 по нам уже выпустили за последние дни».

Может, он и преувеличивает, но несильно: канонада не затихает, «входящие» и «исходящие» громыхают каждые полминуты. Все-таки захожу в магазин и спрашиваю у хозяина:

— А к вам куда самое близкое прилетало?

— Метров двести отсюда. Вот, посмотрите.

Он достает из-под прилавка небольшой осколок, показывает нам, потом просит «быть гостями и взять все, что нужно». Мы отказываемся, он настаивает и достает из холодильников воду. Бутылки теплые, электричества нет 14 дней. «Я включаю машину, от нее идет ток, через преобразователь я заряжаю телефон, компьютер, так и живем»,— объясняет хозяин. На улице снова начинается канонада. Грузимся в «Опель» и через пару километров проезжаем табличку «Мартакерт». В фильме она обязательно была бы изрешечена пулями, но в жизни этого не требуется, нужный фон создают пустые улицы и громкие взрывы, от которых звенит в ушах. Куда прилетает, не видно — и от этого еще страшнее.

Джаник-джан тормозит. Пригибаясь, мы бежим к разрушенному частному дому. Фотографы и видеооператор хладнокровно документируют все, что видят: гараж разодран в клочья, на земле — стекло, битый шифер, какие-то трубы, закрученная сетка-рабица, кровавые перья от убитых куриц. Над ухом безостановочно громыхают «входящие» и «исходящие», утренний гостиничный завтрак подступает к горлу.

Из-за груды шифера выкатывается полосатый котенок, разевает рот; за секунду между разрывами слышно, что он истошно мяукает.

Я бегу к нему через двор, хрустя битым стеклом, пытаюсь подхватить на руки — но тут раздается очередной разрыв и котенок от страха прячется обратно в шифер. Оттуда его уже не достать.

С улицы сигналит водитель, мы мчимся к нему. «Видишь там церковь впереди разрушенная? Давай туда!» — командует фотограф. Но Джаник-джан внезапно упирается. «У меня это четвертая война! — перекрикивает он взрывы.— Когда я говорю *** (кошмар.— “Ъ”) — значит, тут ***. Нечего здесь делать, нет больше никакого Мартакерта». Мы едем обратно.

Километров через десять канонада становится тише, а мы видим у дороги военный патруль. Трое смущенных парней 23–25 лет, все из Степанакерта, все добровольцы. Они отлично говорят по-русски.

«Наши отцы на прошлой войне воевали, теперь наша очередь,— объясняет один.— Но они и сейчас воюют, просто на другом участке».

Мы спрашиваем, было ли здесь вообще перемирие. «Никакого перемирия пока нет,— смеется его товарищ.— "Лоры" сюда прилетают (имеется в виду израильский комплекс LORA с баллистической ракетой.— “Ъ”), "Полонезы", "Грады"... В основном по нам работают "Градами"».

Прощаемся и уезжаем. Парни машут нам вслед. Километров через 20 мы просим Джаника остановиться — перекурить в безопасном, кажется, месте. И через несколько секунд снова слышим рядом грохот разрыва — «входящего» или «исходящего».

В самый «Солнцепек»

О перемирии ничего не напоминало и в Азербайджане. «В ночь на 13 октября общая обстановка на агдере-агдамском и физули-гадрутском направлениях оставалась напряженной,— сообщили еще утром в Минобороны страны.— В результате действий, предпринятых азербайджанской армией, на разных направлениях фронта были уничтожены и выведены из строя большое количество живой силы, три РСЗО БМ-21 "Град", один ЗРК "Тор-М2КМ", одна ЗСУ-23–4 "Шилка", две БМП-2, три орудия 2А36 "Гиацинт-B", одна зенитная пушка КС-19, одна гаубица Д-20, три БПЛА, а также несколько единиц автомобильной техники противника».

Едем в приграничный город Тертер. По радио уже несколько дней крутят только патриотические песни. Главный хит — рок-композиция «Ates» («Огонь») Джейхуна Зейналова, Нармин Каримбаевой и группы Nur. «Ненависть, ненависть, ненависть — врагу,— особенно четко выговаривают исполнители в припеве.— Поклон, поклон, поклон — родине». Есть там и про Карабах, который «в отчаянии зовет к возмездию».

По дороге встречаем несколько грузовиков Turk Kizilay — турецкого Красного Полумесяца. Остановка на блокпосту уже знакомая, а вот звуковой фон — не тот, что раньше.

Если разрывы слышно даже с такого расстояния — дело серьезное. Намного хуже, чем в пятницу или субботу.

Это подтверждает и воронка, которую встречаем прямо на дороге.

Проспект в центре Тертера с пальмами и платанами ожидаемо назван в честь президента (в 1993–2003 годах) Гейдара Алиева. В фонде его имени работает и парень, который сидит прямо здесь, на бордюре. Он отдыхает — только что закончил измазывать свой белый микроавтобус Mercedes Vito ровным слоем грязи. Потом, зачерпнув воду из неработающего фонтана, все же отмыл фары, чтобы хоть как-то светили. Наконец, снова зачерпнул грязи и аккуратно обвел контуры фар, чтобы не осталось ни одно белого участка. Оказалось, он возит турецких журналистов и измазать машину решил, чтобы ее не засекали беспилотники. Работы у журналистов хватает — уезжать пока никакого смысла нет.

Хотим доехать до поселка на окраине, где в субботу встречали перемирие. Но сегодня туда не попасть: артиллерия, кажется, стреляет именно по нему. Поэтому останавливаемся во дворе дома с огромной дырой в стене и выходим посмотреть.

В нос бьет запах мертвечины — как будто где-то лежит убитая кошка или собака.

Ехать дальше точно нельзя: несколько раз свист снаряда слышно так близко, что невольно подбегаешь к кирпичной стене. Все квартиры в разбомбленном подъезде — на замке, стучать бессмысленно: там никого нет. По бетонному забору на другой стороне улицы бегают бесхозные куры. И там же, у мусорного бака, валяются их мертвые сородичи. Среди них один фазан — их здесь тоже разводят как домашнюю птицу.

Разочарованные, что не удастся поговорить с людьми в бомбоубежищах на окраине (если, конечно, они еще не уехали, поняв цену перемирия), возвращаемся к подвалу главы района Мустагима Мамедова: может, обстрел прекратится и мы все же доедем, куда хотели. Но тут раздается звон гусениц, и прямо по центру города проезжает тяжелая огнеметная система «Солнцепек». А потом — еще одна. Солдат высовывается из люка и сначала машет рукой, а потом как будто показывает: «Не снимай!» Снимать любых военных и их технику в Азербайджане и правда запрещено.

Вспоминаю разговор с одним армянским дипломатом: «Мы понимаем — Россия развивает свой военно-технический комплекс, продает тем, кто согласен купить. Но раз мы с вами союзники, зачем продавать Азербайджану "Солнцепеки"? Это не оружие обычной войны, это страшная вещь. Она выжигает траншеи вместе с людьми». «Солнцепек» стреляет боеприпасами на расстояние от 400 до 6 тыс. м.

Термобарический боеприпас создает в воздухе смесь, которая воспламеняется. Не убьет взрывная волна или температура — убьет перепад давления.

Подобное оружие применялось в 1980-е в Афганистане, чтобы не дать моджахедам ни шанса укрыться в скалах.

Примерно через пять минут раздается звук, как будто бы низко летит самолет. «Заработал "Солнцепек"»,— говорит азербайджанский коллега, который неоднократно бывал на войне. Потом тот же звук раздается снова. Наконец, где-то рядом звучит исходящий артиллерийский залп. Звук от него особенный — кажется, отдается в желудке.

Где-то совсем рядом творится ад. О московских договоренностях по поводу прекращения огня, похоже, уже окончательно забыли по обе стороны разграничительной линии.