Популяризация

Рабские импульсы

Нельзя не усмотреть эмпирической связи между отменой крепостного права в России и стремительным, необыкновенным, невиданным в истории развитием техники и технологий. Не то что бы бывшие крепостные шагнули в науку и изобретательство — нет, среди ученых людей подавляющее большинство были разночинцы и дворяне; но бесплатный труд исчез из жизни, рабов надо было кем-то заменить — и механические устройства идеально подходили для этой роли.

Поначалу, конечно, в одних мечтах подходили. Но к 1914 году свободные умы придумали почти все, чем пользуется или даже от чего рабски зависит спустя сто лет сегодняшняя цивилизация, кроме разве микроволновой печи. Это уже не говоря о прогрессе фундаментальной науки.

А многое не только придумали, но и сделали. Автомобили? Американец Генри Форд шесть лет как выпускает их на конвейере. Самолеты? Те же шесть лет бразилец Альберто Сантос-Дюмон ведет серийное производство аэропланов. Телевидение? Русский Борис Розинг в 1911 году провел первую в мире телепередачу. В США повсюду работает бытовая электрическая сеть, как сейчас, с розетками, и профессия прачки уходит в историю, потому что домохозяйства обзаводятся стиральными машинами, а еще кухонными плитами и вентиляторами; в 1913 году появился первый бытовой холодильник. В одно время с холодильником Зигмунд Фрейд выпустил свою важнейшую работу "Тотем и табу", а Нильс Бор предложил свою модель атома. В общем, научно-технические перемены, случившиеся за пятьдесят с небольшим лет с отмены крепостного права до 1914 года, были, видимо, куда более значительными, нежели в следующие сто лет. Вполне понятно, почему люди стали думать, будто их разуму все подвластно, будто вот, еще немного, и новые, коллективные Адам и Ева попадут в рай, созданный их собственными руками и талантом, рай, где не будет нужды в древе познания. Эйфория в обществе в связи с научно-техническим прогрессом была, надо полагать, полнейшая, и опьяненным людям хотелось идти вровень с ним, по крайней мере, сколько-нибудь следить за тем, что творится.

Но это желание запоздало: к началу прошлого века наука ушла так далеко вперед, что простому человеку для понимания ее проблем нужно было совершить сверхусилие. Да и универсальные гении, то есть ученые, способные совершать открытия одновременно в разных отраслях знания, повывелись: специализация стала, как правило, более важным элементом научной карьеры, нежели природная сообразительность.

Любознательным людям оставалось удовлетворять свои позитивистские запросы научно-популярным и авантюрно-познавательным чтением, чтобы из пары абзацев выяснить, как на самом деле образовались во Вселенной миры.

Звездочки с неба

Петр Петрович Сойкин, первый издатель "Занимательной физики" Якова Перельмана, стал одним из крупных бенефициаров этой важной потребности людей. Вот он-то как раз был из крепостных, но сумел получить хорошее образование, сделать быструю карьеру по бухгалтерской линии — и вовремя переключиться на собственный бизнес, весьма, надо сказать, успешный.

Петр Сойкин выпускал научно-популярный журнал "Природа и люди", а к журналу — приложения в виде книжных серий, часть из которых была как раз научно-разъяснительная, а часть — художественно-познавательная. Среди авторов научно-разъяснительных книг — будущие академики Ферсман, Николай Вавилов, Марр, Бехтерев, а также Пришвин, Менделеев, Мичурин и многие другие. Художественно-познавательные книги издательства Сойкина были главным образом переводные: Жюль Верн, Эдгар Алан По, Конан Дойль, Герберт Уэллс, Киплинг и им подобные.

Яков Перельман стал ответственным секретарем в журнале "Природа и люди" в 1904 году, отвечал он и за выпуск книг, а Конана Дойла даже и перевел. К Петру Сойкину он попал по протекции старшего брата Осипа и, прежде чем перейти на постоянную работу, опубликовал в журнале несколько научно-популярных заметок, главным образом астрономического содержания. Младший Перельман, собственно, и карьеру просветителя начал со звезд — падающих: "Гродненские губернские ведомости" в 1899 году опубликовали его статью (не предполагая, что ему всего 17 лет) о метеоритном дожде — молодой автор объяснял, почему не стоит связывать это частое астрономическое явление с наступлением конца света. Такое тогда бытовало мнение.

Рукопись "Занимательной физики" Перельман принес Сойкину в 1910 году, но тому было недосуг взяться за ее чтение целые два года. Зато как прочел — отправил за Перельманом курьера, предложил контракт на 200 рублей и поскорей выпустил книгу.

В предисловии Перельман не скрывает, что заимствовал опыты и иллюстрации к ним у известных популяризаторов науки прошлого и что на первый план он выдвинул занимательность, чтобы книга могла служить целям умственного развлечения.

Петр Сойкин хорошо чувствовал нужды читателей: первое издание допечатывалось по просьбам книгопродавцев полтора десят- ка раз. Через три года Перельман выпустил расширенную и дополненную версию "Занимательной физики", в двух книгах, после чего переиздания ее выходили с частотой примерно раз в полтора года; до 1934 года Перельман продолжал вносить в книгу изменения, чтобы поспевать за научным прогрессом.

Популярность "Занимательной физики" оставалась очень большой все советское время, сам же Яков Перельман умер от голода в блокадном Ленинграде в 1942 году.

***

Имея несколько ламповых стекол разной формы, но с одинаковыми отверстиями, вы сможете проверить и другой закон, относящийся к жидкостям, а именно:давление жидкости на дно сосуда зависит только от площади дна и высоты уровня, от формы же сосуда оно совершенно не зависит. Проверка будет состоять в том, что вы проделаете описанный сейчас опыт с разными стеклами, погружая их на одну и ту же глубину (для чего надо предварительно приклеить к стеклам бумажные полоски на равной высоте). Вы заметите, что кружок всякий раз будет отпадать при одном и том же уровне воды в стеклах (рис. 54). Значит, давление водяных столбов различной формы одинаково, если только одинаковы их основание и высота. Обратите внимание на то, что здесь важна именно высота, а не длина, потому что длинный наклонный столб давит на дно совершенно так же, как и короткий отвесный столб одинаковой с ним высоты (при равных площадях оснований).

Копейка, которая в воде не тонет, существует не только в сказке, но и в действительности. Вы убедитесь в этом, если проделаете несколько легко выполнимых опытов. Начнем с более мелких предметов — с иголок. Кажется невозможным заставить стальную иглу плавать на поверхности воды, а между тем это не так трудно сделать. Положите на поверхность воды лоскуток папиросной бумаги, а на него — совершенно сухую иголку. Теперь остается только осторожно удалить папиросную бумагу из-под иглы. Делается это так: вооружившись другой иглой или булавкой, слегка погружают края лоскутка в воду, постепенно подходя к середине; когда лоскуток весь намокнет, он упадет на дно, игла же будет продолжать плавать.

При помощи магнита, подносимого к стенкам стакана на уровне воды, вы можете даже управлять движением этой плавающей на воде иглы. При известной сноровке можно обойтись и без папиросной бумаги: захватив иглу пальцами посредине, уроните ее в горизонтальном положении с небольшой высоты на поверхность воды.

Писать в вагоне па ходу поезда трудно лишь потому, что толчки на стыках рельсов передаются бумаге и кончику пера не одновременно. Если устроить так, чтобы бумага и перо получали сотрясение в одно и то же время, они друг относительно друга будут в покое и письмо на ходу поезда не составит никакого затруднения.

Это и достигается благодаря прибору, изображенному на рисунке. Рука с пером пристегивается к дощечке а, могущей передвигаться в пазах по планке b; последняя в свою очередь может перемещаться в пазах дощечки, лежащей на столике в вагоне. Рука, как видим, достаточно подвижна, чтобы писать букву за буквой, строку за строкой; вместе с тем, каждый толчок, получаемый бумагой на дощечке, в тот же самый момент и с такой же силой передается руке, держащей перо. При таких условиях письмо на ходу поезда становится столь же удобным, как и в неподвижном вагоне; мешает лишь то, что взгляд скользит по бумаге рывками, так как голова и рука получают толчки не одновременно.

Зная, что прованское масло плавает в воде, но тонет в чистом спирте, вы легко можете приготовить такую смесь, в которой масло не тонуло бы и не всплывало. Введите в эту смесь посредством шприца немного масла — и вы увидите, что масло соберется в большую, совершенно круглую каплю, которая будет неподвижно висеть внутри жидкости.

Пропустите через центр жидкого масляного шара длинную деревянную зубочистку и вращайте ее как ось. Масляный шар примет участие в этом вращении, начнет сперва сплющиваться под действием центробежной силы, а затем, через несколько секунд, отдели от себя кольцо. Разрываясь на части, кольцо образует не бесформенные куски, а шарообразные капли, которые продолжат обращаться вокруг центрального шара как планеты вокруг Солнца.

Это не простое сравнение, но точное подобие процесса образования планет из первичной туманности.

Перед вами два кофейника одинаковой ширины: один высокий, другой — низкий. Какой из них вместительнее? В какой из этих кофейников можно налить больше жидкости?

Многие, вероятно, не подумав, скажут, что высокий кофейник вместительнее низкого. Если бы вы, однако, стали лить жидкость в высокий кофейник, вы смогли бы налить его только до уровня отверстия его носика — дальше вода начнет выливаться. А так как отверстия носика у обоих кофейников на одной высоте, то низкий кофейник оказывается столь же вместительным, как и высокий с коротким носиком.

Это и понятно: в кофейнике и в трубке носика, как во всяких сообщающихся сосудах, жидкость должна стоять на одинаковом уровне, несмотря на то, что жидкость в носике весит гораздо меньше, чем в остальной части кофейника. Если же носик недостаточно высок, вы никак не нальете кофейник доверху: вода будет выливаться. Обычно носик устраивается даже выше краев кофейника, чтобы сосуд можно было немного наклонять, не выливая содержимого.

Всем, вероятно, приходилось видеть портреты, которые не только смотрят прямо на нас, но даже следят за нами глазами, обращая их в ту сторону, куда мы переходим. Эта любопытная особенность таких портретов издавна подмечена и всегда казалась многим загадочной; нервных людей она положительно пугает. У Гоголя в "Портрете" прекрасно описан подобный случай:

"Глаза вперились в него и, казалось, не хотели ни на что другое глядеть, как только на него... Портрет глядит мимо всего, что ни есть вокруг, прямо в него, — глядит просто к нему вовнутрь..."

Немало суеверных легенд связано с этой таинственной особенностью глаз на портретах (вспомните тот же "Портрет"), а между тем разгадка ее сводится к простому обману зрения.

Все объясняется тем, что зрачок на этих портретах помещен в середине глаза. Именно такими мы видим глаза человека, который смотрит прямо на нас; когда же он смотрит в сторону, мимо нас, то зрачок и вся радужная оболочка кажутся нам находящимися не посредине глаза, но несколько перемещенными к краю. Когда мы отходим в сторону от портрета, зрачки, разумеется, своего положения не меняют — остаются посредине глаза. А так как, кроме того, и все лицо мы продолжаем видеть в прежнем положении по отношению к нам, то нам, естественно, кажется, будто портрет повернул голову в нашу сторону и следит за нами.

---

текст Анна Петрова

иллюстрация Виктор Меламед

маргиналии Маша Сусидко (Manun)