В Центре Помпиду открылась большая ретроспектива "Заморозки и оттепель. Другая история советского кино", которая продлится до конца февраля будущего года. Комментирует АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Идея этой программы принадлежит Доминику Паини, возглавляющему отдел кино Центра Помпиду, и позаимствована им у кинофестиваля в Локарно. Полтора года назад в этом швейцарском городе была показана ретроспектива из 50 советских фильмов, снятых с 1928 по 1968 год и так или иначе выпавших из поля зрения историков. В Париже с помощью российского Госфильмофонда показывают уже 80 фильмов, что позволяет говорить о самом большом представительстве советского кино за рубежом со времен перестройки. Отток интереса к российским фильмам и выход на первый план таких кинодержав, как Япония и Китай, оказались явлением временным. Об этом свидетельствует большой успех парижской акции, статьи в Le Monde и других ведущих газетах, а также переиздание толстой книги в 250 страниц, посвященной "другой истории" и составленной киноведом Бернаром Эйзеншицем с участием его российских коллег.
Парижская ретроспектива открылась фильмом Владимира Венгерова "Рабочий поселок" — одним из малоизвестных шедевров оттепели. В этом разделе программы были показаны и другие картины этого противоречивого периода. В частности, "Тугой узел" Михаила Швейцера и знаменитая "Застава Ильича" Марлена Хуциева. Все они могли появиться только в новой исторической ситуации, когда приоткрылся железный занавес и были несколько расширены рамки соцреализма. Но каждый фильм, слишком выбивавшийся из этих рамок, и в новые времена сталкивался с репрессиями: клался на полку, подвергался идеологическим нападкам (выступление Хрущева против "Заставы Ильича") или в лучшем случае задвигался на второй экран, шел ограниченным прокатом. Именно поэтому первой акцией новой кинематографической оттепели (известной как перестройка) стало создание конфликтной комиссии, вытащившей более 250 фильмов из полузабвения, а многие из небытия.
Взгляд составителей парижской программы устремился и в более отдаленное прошлое, где коренятся самые драматичные сюжеты ретроспективы. Трагедия русского киноавангарда заключалась в том, что его роман с политикой оказался оформлен нерасторжимым браком. И тогда вступала в свои права безрадостная супружеская рутина — либо наступала агония. Интеллектуальный гений Эйзенштейна несколько раз обманывал механическую бдительность адской машины. Это было соревнование двух совершенств — совершенного механизма и совершенного мозга; поединок завершился вничью в гениальном "Иване Грозном", первая серия которого была сделана по заказу вождя, а вторая стала реквиемом ему, но и реквиемом самому Эйзенштейну.
Картины Дзиги Вертова и Льва Кулешова, а также других, не столь знаменитых пионеров советского кино прочно связаны с революционным авангардом. Но уже в конце двадцатых годов стали появляться фильмы, свидетельствующие о повороте кинематографа от пролетарских к вполне мещанским массам. В тридцатые годы кино освободилось от рудиментов интеллектуальности в пользу незамысловатой зрелищности, но и ей было не суждено долго праздновать триумф. После войны попытка создания советского Голливуда была окончательно задавлена Сталиным, который раскритиковал фильм Юлия Райзмана "Поезд идет на Восток" как безыдейный и легкомысленный. Но, несмотря на критику в "Правде", народ с удовольствием смотрел лирическую комедию о любви питерского офицера и юной москвички, пропуская мимо ушей тосты за вождя и разговоры о смысле жизни, который, естественно, заключался в труде.
Советское жанровое кино не выдержало исторической конкуренции с Голливудом и осталось для мира скорее историческим курьезом. По-прежнему имидж советского кино за рубежом связан с двадцатыми, отчасти с тридцатыми годами. Но и в этом классическом, вроде бы хорошо изученном периоде остается много интригующего. Кто слышал о "трех началах" эйзенштейновского "Броненосца 'Потемкин'" и "двух финалах" его же "Старого и нового", кроме киноархивистов? В "Броненосце" цитату из Троцкого дважды заменяли ленинской, и только теперь фильм восстановлен в первоначальном виде. А из "Октября" злодея Троцкого изъяли визуально, вместе с куском пленки, и опять есть работа для реставраторов-архивистов. Для нас все это — суровая реальность российской истории, для парижан — чистая экзотика. Когда они смотрят две версии "Ленина в 1918 году", со Сталиным и без, им даже в самых смелых фантазиях не удается представить, как выглядела бы французская история без Наполеона или де Голля.