100 лет назад умер хореограф Лев Иванов: именно он придумал русскому балету будущую эмблему — балерину-лебедь в белой пачке — и сочинил главный шлягер — "Танец маленьких лебедей". И то, и другое возникло в "белых" картинах "Лебединого озера" Чайковского: Лев Иванов вошел в историю как автор единственной сохранившейся работы, но зато — шедевра.
Он танцевал и сочинял балеты в императорских Большом и Мариинском театрах. Но список его постановок невелик, до наших дней дожили только картины из "Озера", а подробности ролей надежно упрятаны за дежурными похвалами критиков. Центральной фигурой эпохи остался Мариус Петипа. Иванов всегда держался на втором плане — для этого даже не надо было затевать интриг. Как если бы заурядность жизни и карьеры была предопределена фамилией.
Младенцем мать отдала его в сиротский дом, через несколько лет забрала, потом, обзаведясь еще несколькими детьми, и вовсе благополучно вышла замуж за его отца: получилась почтенная, дружная купеческая семья. Лев Иванов счастливо женился — на дочери композитора Лядова Вере, тоже танцовщице, вскоре ставшей первой русской опереточной дивой — слишком роскошной для своего мужа: развод. Выбился в первые танцовщики, но его достоинства были признаны только после того, как Иванов покинул сцену. Коллеги говорили о нем охотно, с любовью и в превосходных степенях, но такое, что в превосходной степени не украсит обладателю жизнь в театре: тишайший, скромнейший, добрейший. Когда Льва Иванова сместили с видного поста режиссера труппы, он искренне обрадовался: так спокойнее. Прекрасно понимая, что распечь, свернуть в бараний рог, накричать, поставить на вид, выжить, приструнить ему по слабости характера все равно никогда никого не удастся. У него не было никакой судьбы, потому что он избегал поступков, решений, перемен. Очень по-русски это соседствовало с пьянством.В его даре не сомневались, хотя Иванову главный балетмейстер Петипа всегда сбрасывал только то, что не привлекало его самого. Grand pas лебедей было поставлено Ивановым и показано в концерте еще до того, как был готов спектакль. После чего Мариус Петипа, поначалу отказавшийся от немилого ему "Озера", тут же бросил болеть и сочинил парные — "черные" картины. Противопоставив целомудренной русской царевне-лебеди галльскую чертовку Одиллию, чья партия виртуозно, увлеченно, насмешливо обыгрывала лебединые pas. У "Лебединого озера" получилось два автора, но прославили этот балет именно танцы Иванова. Очень простые по лексике: варьируются скупо отобранные pas. Мерные, полные раздумчивого покоя, льющиеся широко и плавно: рисунок предельно разрежен, кажется, что нить танца вот-вот оборвется, иссякнет. Отважно ломающие классический канон: руки, вроде бы размечая академические позиции, взлетают или складываются крыльями, батманы рассыпаются водяными брызгами.
В Иванове сразу распознали самородка, дивясь иной раз, откуда что берется, когда он сочинял танцы. И тогда же стало ясно, что быть самородком — не чудо, а трагедия. Иванов сочинял музыку, но не умел записать: не знал нотной грамоты. Обладал феноменальным слухом и музыкальной памятью, однажды потрясшей даже Антона Рубинштейна, но и это осталось бесполезным. А его композиционный дар расходился на однодневные балетные пустячки для летних спектаклей в Красном Селе.
Пораженный роковым изъяном воли, он постоянно становился заложником чужих амбиций. Он был одним из немногих русских в категории петербургских балетных премьеров — это не раз давало повод порассуждать о засилье иноземщины и горькой доле отечественных талантов, но не о танцах самого Иванова. Его балетмейстерская деятельность совпала с парадом итальянских виртуозок, ринувшихся в Петербург за шумной славой и длинным рублем,— говорили о технике гастролерш, а не о хореографии Иванова. Его хвалили, если надо было поддеть работающего рядом Петипа. И даже самое вдохновенное описание утраченного вальса снежинок, сочиненного Ивановым в "Щелкунчике", описание, убедившее потомков в том, что утрачен шедевр, было в сильной степени вдохновлено грызней за руководящее кресло в петроградском театре начала 1920-х: представитель одной партии, пользуясь случаем, уязвил противника, подновившего хиреющий ивановский "Щелкунчик".
Тем не менее сам Лев Иванов считал, что его жизнь достойна мемуаров, и он их написал, подарив балетной литературе один из самых удивительных документов. Театральные воспоминания еще не знали столь умиротворенного покоя. Нет ни торопливого самооправдания, ни зубовного скрежета, ни проклятий, ни жалоб, ни стона по загубленному дару. Какая-либо поза отсутствует в принципе. Он даже совершенно спокойно говорит о том, что Петипа талантливее. Единственная, о ком упоминается в негативе, хотя и вскользь,- теща, совавшаяся, как положено, не в свое дело.
ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА, Санкт-Петербург