В первом номере журнала "Знамя", наряду с рассказами Василия Аксенова и новым романом первого Букеровского лауреата Марка Харитонова, вышла повесть "Трепанация черепа" — дебют в прозе известного поэта Сергея Гандлевского.
Повесть резко отличается от "хорошо сделанных" историй Аксенова и несколько тяжеловесного романа Харитонова, напоминающего позднего Макса Фриша. В том, что это — проза поэта, убеждает прежде всего полная беззаботность автора по части связности сюжета и разработки фабулы. Спутанный автобиографический монолог героя по имени Сережа Гандлевский посвящен небогатому опыту городского мальчика его поколения: детство в коммуналке, школа и неоконченный филологический факультет университета, психиатрическая статья с целью "закосить" от армии, опыт общения с люмпенами во время работы в случайных экспедициях, наблюдение за манометрами отопительных котлов в бойлерных или сторожевая служба на стройках, чтение самиздата, дурацкие недоразумения с КГБ, богемная компания, ночные декламации стихов и неотвратимое постепенное превращение молодого пьянства (как способа гражданского противостояния и активизации юного вдохновения), в привычную русскую болезнь. Наконец, на пятом десятке герой оказывается в больнице с диагнозом "доброкачественная опухоль мозга", переживает "час пик", говоря словами Ежи Ставинского, но остается жив, испытав своего рода катарсис.
Именно фабульная схема "часа пик" дала бы прозаику-умельцу отличную возможность показать, как герой переоценивает себя и свое окружение. Помните, как персонаж Ставинского, считая, что заболел раком, обнаруживает, что люди вокруг совсем иные, нежели он предполагал: любовница разлюбила, жена спит с давним другом, дочь незаметно повзрослела, преданный заместитель жаждет его крови, осчастливленная некогда им секретарша мстит ему за неудачи с другими мужчинами. Ничего подобного нет у Гандлевского: ни трансформаций обстоятельств, ни переоценки ценностей, ни метаморфоз персонажей. Пожалуй, в результате "трепанации" герой лишь убеждается, что мир вокруг него еще прочнее, чем он предполагал: любящая жена любит крепко, верные друзья действительно верны; все даже лучше, чем можно было бы ожидать, да и сам герой, оказывается, не так уж и плох. Эта незаинтересованность автора в каких-либо сюжетных поворотах, явная и намеренная "безыскусность" могла быть компенсирована лишь одним способом — полнейшей лирической искренностью, и здесь лирик Гандлевский оказывается в своей тарелке.
Заметим, что опытов подобного рода в последние годы можно припомнить множество: свою лирическую исповедь опубликовал старший друг Гандлевского поэт Алексей Цветков; проявил прозаическую усидчивость другой товарищ автора по цеху Бахыт Кенжеев, напечатав уже три, кажется, романа; недавно в периодике представили свои опыты в прозе Ольга Седакова и Олеся Николаева. От текстов первых двух авторов проза Гандлевского отличается прежде всего полнейшей целомудренностью во всем, что касается пола, и это, по-видимому, не только результат семейной цензуры (хоть и не без того, должно быть, — вспомним спрятанную некогда от Софьи Андреевны в ножку дивана "Крейцерову сонату"); от прозы поэтесс "Трепанацию черепа" отличает почти полное отсутствие введенных в повесть стихов. При некотором лукавом простодушии Гандлевскому присуща благородно-сдержанная интонация — непременный для жанра лирический эксгибиционизм у него, скажем так, аристократичен. Автор-герой начисто лишен желчной иронии и называет своих персонажей их действительными именами; на этот риск не мог пойти даже отчаянный Лимонов: чтобы писать так и не бояться при случае схлопотать по морде или получить повестку в суд, нужно, во всяком случае, благожелательно относиться к людям и быть добрым человеком.
Повесть Гандлевского исполнена обаяния, замечательно-мягкого юмора и сдержанной самоиронии. Но одной интонационной точности не хватило бы, чтобы "поставить на ноги" полторы сотни страниц бессюжетной прозы. И здесь мы сталкиваемся с той загадкой, которая и должна быть в каждом удавшемся тексте: сказать, какими средствами автору удается не просто держать равновесие, но к финалу все прочнее завоевывать внимание читателя, я решительно не берусь.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ