В Рахманиновском зале Консерватории состоялся концерт из камерных произведений Михаила Ивановича Глинки. Прозвучали такие не часто исполняемые сочинения, как Второй струнный квартет, Патетическое трио и Большой секстет, а также программа из, напротив, весьма популярных романсов. Концерт прошел с большим успехом, а публики было на удивление много (несмотря на то что параллельно в Большом зале шел аншлаговый "Специальный рождественский концерт" под управлением Миши Рахлевского с Вивальди и Эриком Курмангалиевым).
Концерт в Рахманиновском зале внешне напоминал те сборные программы, которые обычно служат признаком официальных мероприятий — наподобие фестиваля "Московская осень". Одни исполнители покидали сцену, их сменяли другие. Правда, композитор был один — Глинка, и мы рады тому, что судьба распорядилась открыть наш музыкальный год именно этим именем. В прошлом году Глинка не раз был героем наших публикаций, и не только потому, что исполнялось 190 лет со дня его рождения. Сами названия статей — "Глинка — знамя музыки XXI века", "Музыкальный гений русской реконструкции" — говорят о том, что нынешний интерес к классику — впрочем, скорее умозрительный, чем реальный — свидетельствует о желании найти исторические образцы, способные помочь в деле нелегкого расставания с авангардистскими приоритетами. Конечно, дыхание традиционалистской революции ощутимее в великих операх Глинки, чем в его камерных вещах, но и те, и другие исполняются до возмутительности редко. Поэтому прошедший концерт стал поистине рождественским подарком — и для мыслителей, взволнованных судьбами музыки, и для ее обычных любителей.
Программу открывал Второй струнный квартет — раннее сочинение, написанное в европейском классическом духе, однако уже со свойственным Глинке последовательным внедрением русских романсовых интонаций. К тому же в нем не так уж мало композиторских хитростей и приятных обманов слушателя, которые он сам же всегда так ценит — в Allegro с метром, в Andante — с тональностью, в Rondo — с отважными вылазками в область полифонии. Сочинение исполнял опытнейший Квартет имени Шостаковича — у которого, на первый взгляд, было все в порядке — и с темпами, и со штрихами. Однако, как это часто бывает, восприятию вредило излишне откровенное зрелище музыкантского труда и довольно однообразный эмоциональный натиск. В результате квартет звучал так, будто был предназначен композитором не радовать ценителей в согретых уютом салонах, а сопровождать порку крепостных в усадьбе. Звучание ансамбля оставалось неизменно большим и полным, хотя некоторой мускулистой подтянутости ему не хватало. Последний аккорд был взят грязно. Это было очень досадно. Хорошо, что это произошло не в Америке.
Гораздо лучшее впечатление произвело Патетическое трио для фортепиано, кларнета и фагота — один из самых славных камерных опусов Глинки. В нем уже почти нет следов классицизма, зато от начала до конца оно наполнено упоенным цитированием романтических итало-французских оперных стереотипов. Для исполнения этого опуса на сцене встретились ветеран — пианист Тигран Алиханов, широко известный в том числе и на поприще новой музыки — и двое молодых исполнителей — очень интеллигентный, профессиональный и подающий большие надежды кларнетист Александр Мороговский и столь же крепкий фаготист Андрей Снегирев. Что касается Алиханова, то его грация, строгость и бисерная техника были на высоте. Однако молодые были слишком робки и упустили все до одного прекрасные шансы показать себя вдохновенными солистами — а таких шансов композитор дал им немало. Александр Мороговский, измученный каждодневным исполнением Веберна, старался не обидеть и Глинку, но что он мог поделать, если такие фантастические сольные партии, как в Патетическом трио, требуют артистической самоподачи не меньше, чем у оперного премьера или примадонны? Их нужно сыграть и умереть: однако Мороговский все время помнил, что завтра Веберн снова призовет его к алтарю, и должен был обязательно остаться жив. То же можно сказать и про его коллегу, игравшего на фаготе. Жаль, что нерешительность и скованность овладевают именно молодыми музыкантами. Как это, пугаются они, а вдруг из этого выйдет кич?
Но, помня о предмете разговора и боясь слишком зайти в терминологические территории, ему чуждые, перейдем к романсам. В иных из них, правда, кича еще более в достатке (например, в потрошительных на испанские темы), но на концерте исполнялись другие — те, которые помнятся главным образом по эталонному исполнению Нины Дорлиак, чьи записи играют злую шутку сравнения уже не с первым поколением исполнительниц романсов Глинки. В этот раз романсы пела Елена Брылева, одна из лучших и ближайших учениц Дорлиак. Приятное сопрано, милая внешность, подкупающие манеры, старательно усвоенные у педагога, — все это располагает к артистке, заставляя прощать отсутствие богатых данных. Последнее время Брылева выступает много и с разным репертуаром, правда — не слишком ровно. Бывают и злейшие провалы — как выступление с Бахом на "Декабрьских вечерах", оставившее горький осадок даже у расположенных слушателей.
Однако на сей раз молодая певица вышла победительницей. Романс "Ах, когда б я прежде знала" прозвучал у нее очень трогательно, а Колыбельная — даже проникновенно. Хороший концертмейстер (Ирина Кириллова), эффектный туалет и акустика Рахманиновского зала были союзниками певицы, и в лучшие моменты непосредственное впечатление заставляло оставить сравнения с учительницей. Успех был очень заметный, и мы бы услышали на бис, наверное, не одного только "Жаворонка", если бы не подпирала очередь исполнять Большой секстет.
Есть особая прелесть в самом жанре больших камерных ансамблей — сколько возможностей для солистов, сколько комбинаций, какая взаимная галантность! А если задействован роскошный контрабас, то на его фоне сочинение плывет, как праздничный обед на фоне хорошего аперитива. К тому же Большой секстет сам по себе написан Глинкой бесподобно. Для его исполнения объединились Квартет имени Шостаковича, Тигран Алиханов и вдобавок Рифат Комачков — царь контрабасистов. Тут пора вернуться к ругани и сказать, что опытом и профессионализмом могут брать многие, а учить и репетировать, по-видимому, никто не хочет. Алиханов был хорош, Комачков прекрасен, но в целом ансамблевое исполнение болталось как на шарнирах. Однако первая часть все равно прошла так лихо, что — против всяких правил — вызвала аплодисменты, а по завершении все разошлись, снабженные хорошим настроением и оптимизмом — будем надеяться, что на весь 1995 год.
ПЕТР Ъ-ПОСПЕЛОВ