Поскольку присуждение любой литературной премии — скорее аттракцион для публики, чем выяснение имени достойнейшего, то все усилия жюри заведомо тщетны. Нынешние же культурные обстоятельства придают этим усилиям и вовсе комический оттенок, считает критик СВЕТЛАНА БЕЛЯЕВА-КОНЕГЕН.
Идея подобной премии предполагает поощрение (в лице одного автора) некоего литературного направления. То есть ставит жюри перед выбором между тем или иным путем развития словесности, требующим поощрения. Увы, нынешняя литературная ситуация не оставляет места выбору, а ни о каком развитии и говорить не приходится. Это подтвердил уже список претендентов, включивший больше тридцати фамилий. Имена кандидатов либо всем известны по журналу "Юность" двадцатилетней давности, либо не известны даже специалистам, что внушает сомнение в симптоматичности их появления на культурной авансцене, а также в том, что этот выбор — не причуда номинатора, но указатель нового маршрута в теперешней русской словесности.
Картина эта характерна для всего нашего искусства, но в данном случае приобретает особенно неприятные черты. Национальная культурная традиция всегда упиралась именно в прозу, которая решала все основные проблемы русского человека, конструировала его идеальный тип, лепила уникальный микромир, который и зовется русской культурой. Но именно эта значительность роли и лишает русскую беллетристику гибкости и права на самоиронию. Робкие попытки иронической рефлексии прорывались в андерграунде поздних брежневских лет, но захлебнулись в пафосе лет последующих, вспомнивших идеи мученичества, избранничества, национального мессианства, социальной справедливости и тоску по утраченным идеалам. Проза завязла в кризисе вместе со всей нашей культурой, и продемонстрировала полную неспособность к модификациям. Миростроительские амбиции, как и следовало ожидать, оказались сильнее инстинкта выживания. Нынешняя русская проза — целостный музейный объект, но это отнюдь не предполагает полную остановку того, что называется текущим литературным процессом. Писатели продолжают писать, не смущаясь заявлениями о бесплодности этого занятия. За последнее время не появилось сколько-нибудь ярких литературных имен. Любой культурный жест неминуемо превращается в самопародию, а механическое репродуцирование отработанных культурных кодов мало напоминает биение подлинной жизни.
Это отчасти обусловлено тем, что русская литература потеряла своего читателя. Интеллигенция отвернулась от нее, а другого читателя и не было. Недаром у нас всегда отсутствовало представление о литературе массовой как сколько-нибудь значительном культурном феномене. Русская литература всегда была элитарной и обсуждала проблемы только своего общественного круга. Под именем "народ" всегда имелась в виду лишь интеллигентская мифологема, а не реальная группа общества со своими собственными интересами. Конечно, возник некий новый читатель, потребитель глянцевых переводных бестселлеров, но он вполне равнодушен к традиционным русским литературным ценностям, поскольку интересы его круга радикально изменились и дифференцировались.
Увы, всего этого не хотят замечать ни сами авторы, ни номинаторы, ни члены жюри Букеровского приза. Эта близорукость понятна: следование традиции — едва ли не единственный для них путь самоидентификации. И социальной, и культурной. Без русской литературы эта группа окончательно утратит свою общественную функцию, а культурно она может самореализоваться только в музейном пространстве. Однако каждый имеет право на попытку выживания, и этим усилиям можно пожелать только успеха.