Но европейца все вниманье
Народ сей чудный привлекал...
А. С. Пушкин. Кавказский пленник
Бронетехника в центре Москвы являла собой зрелище шокирующее. Август 1991-го. ГКЧП, форосский узник, стволы, увенчанные букетами цветов, Ельцин держит речь, стоя на броне танка, ночь, перестрелка трассирующими. Первая осада Белого дома. Там ждали хоть какой-нибудь реакции из-за рубежа — поступавшие отклики передавались, как фронтовые сводки. Первым отозвался Джон Мейджор, и Ельцин, через полгода посетивший Лондон, с благодарностью вспоминал об этом. Путч не состоялся. Ушел Горбачев, а с ним и Союз нерушимый. Правопреемницей стала Россия.
С наследством материальным — долгами и активами — разобрались быстро: бывшие союзные республики подписали с Москвой "нулевой вариант". Правда, Киев пришел к неизбежности этого решения лишь в конце прошлой недели. Парижский клуб пошел на отсрочку громадного долга, выплаты которого по традиционной схеме подорвали бы и без того хрупкие российские основы. Россию приветили в МВФ, запустив для нее и других "переходных стран" специальную кредитную программу. Сами намерения Ельцина проводить реформы вызывали на Западе чувство глубокого удовлетворения, оцененное "семеркой" на саммите в Токио (1993 год) в $43,4 млрд. Москва, казалось, уверенно шла по заданному пути: была подана заявка в ГАТТ; почти двухгодичные переговоры с ЕС увенчались подписанием Соглашения о партнерстве с Европой; медленно и неуверенно, но на российский рынок потянулся западный бизнес...
С наследством политическим оказалось сложнее. Статус Великой Державы надо было подтверждать. В декабре 1992 года Андрей Козырев слегка ошеломил зарубежных коллег, озвучив на форуме СБСЕ как бы от своего имени программу наращивающей силу оппозиции: от поддержки сербов и Саддама Хусейна — до контроля над всем постимперским пространством и разграничения сфер влияния с Западом. Потом признался, что пошутил: хотел-де уведомить о последствиях прихода к власти "патриотов". Шутку поняли и простили. Российского лидера с подчеркнутым чувством партнерства принимали главы ведущих держав, приглашали на саммиты ЕС и даже пообещали включить в "политическую восьмерку". Речь шла и о сотрудничестве прежде немыслимом — военном, и знаком тому стала подписанная весной 1994 года программа "Партнерство ради мира" с НАТО.
И это несмотря на октябрь 1993-го. Вторая осада Белого дома. Снова бронетехника в центре Москвы. Но шокированных почти не было, и орудийные стволы, на сей раз без цветов, стреляли. А Борис Ельцин ни с броневика, ни по уцелевшим телеканалам речей не произносил... Первые признаки повеявшей с Запада прохлады наиболее чуткие уловили уже тогда. Далее последовал еще один шок — "сокрушительная победа российских демократов" 12 декабря 1993 года. Но облетевшее мир "мы с другом Биллом" и саксофон в Огареве всего через месяц подействовали, как сигнал: в России все по-старому. Но так ли? Эйфория от одних лишь российских намерений прошла. От нее ждали решительных реформ. И в ожидании не спешили с содействием. А она ожидала содействия и не спешила с реформами. $43,4 млрд остались в основном обещаниями (а коммерческими кредитами Москва и сама не злоупотребляла). Помог МВФ, но он все более повышал требования к реформам. В ходе завершившихся недавно консультаций получение новых кредитов было увязано экспертами фонда не только с ужесточением проекта бюджета на 1995 год, но и с проведением его через парламент, а также мерами по либерализации ВЭД. Процесс ратификации грандиозного соглашения с ЕС так и не начат, а с временным, промежуточным соглашением — пока тоже пробуксовки. Жестче стало и политическое партнерство: признание НАТО целесообразности своего расширения за счет Восточной Европы сопровождалось на саммите в Будапеште отказом принять российскую модель реорганизации СБСЕ.
И все же. "Мы с Биллом" из уст российского президента звучало в Вашингтоне еще в конце сентября. Но в начале декабря западным партнерам предоставлялась возможность поразмышлять над его же, Ельцина, фразой о "холодном мире". А общительный и, по западным оценкам, блестящий министр Андрей Козырев обществу прибывших на днях в Москву вице-президента США Альберта Гора, главы Пентагона Уильяма Перри и радушно встречавшего его в Париже председателя национального собрания Франции Филиппа Сегена предпочел избирателей-мурманчан. А аудиенции с гостями столицы, скорее всего, и не планировались. Вопрос — почему? В начале недели госсекретарь США Уоррен Кристофер как раз выразил пожелание провести с Козыревым "долгий и хороший разговор". Оцененное как "резкое" выступление Ельцина на саммите СБСЕ в Будапеште и предшествовавший ему отказ Козырева подписать углубленную программу сотрудничества "Россия-НАТО" западные политики продолжали обсуждать и на этой неделе. И речь уже идет не только о том, что последние демарши России продиктованы обидой за вероломное решение НАТО расширяться за счет восточноевропейских стран (что вряд ли для Москвы сенсация), но и о том, что Россия — на пороге крутого поворота во всей внешнеполитической стратегии (такое опасение прозвучало на днях из уст главы НАТО Вилли Класа). В среду, после переговоров с коллегой из Казахстана Касымжомартом Токаевым, Андрей Козырев заявил "Интерфаксу": "Я бы не советовал никому вмешиваться во внутренние дела России. Лавров это не принесет, а может создать для таких государств серьезные проблемы". Какие именно, он не уточнил. Но аналогия напрашивается сама: кто к нам с мечом... На самом деле поворот? Но от чего? От того, что далось тому же Борису Ельцину и Андрею Козыреву с таким трудом? От партнерства с ЕС и "семеркой", от мотивированной агитации за инвестиции? Или это отчаянное, но все же признание неспособности осуществить те самые реформы, которые были обещаны не только Западу, но и своим же согражданам? Возьмем, мол, местным патриотизмом? Но ведь у России выбор не слишком велик: либо добрые отношения с внешним миром, либо изоляция при перманентном поигрывании мускулами. Чеченский кризис, увы, свидетельствует о склонности Москвы ко второму варианту.
В связи с событиями в Чечне сейчас тоже апеллируют к мнению зарубежья, акцентируя внимание на единодушном признании: это внутреннее дело России. И впрямь, было бы странно, если бы мировое сообщество посчитало катаклизмы на территории России не ее делом. Правда, смущает форма подачи "своего дела": Москва слишком уж долго делала вид, что происходящее к ней отношения не имеет (и чьи это там танки с самолетами?). Даже сейчас в ответ на заявление Грозного "начать переговоры на высшем уровне" (то есть президента с президентом как бы двух разных стран?) Борис Ельцин заявил: "В случае личного согласия Джохара Дудаева возглавить чеченскую делегацию на переговорах мною будет направлена полномочная делегация России высокого уровня". Насколько высокого? И почему до сих пор был низкий (на уровне вице-премьера Николая Егорова)? А повышение уровня — это результат военных успехов на подступах к Грозному или нет?
Впрочем, возвращаясь к зарубежной реакции, уместно подчеркнуть другое: почти в каждом из заявлений высказывается пожелание решить проблему максимально бескровно. Отчасти это уже невыполнимо. И есть ли у Москвы продуманная и четко спланированная стратегия в Чечне, до сих пор неясно. А ведь был у России богатый (на протяжении десятилетий кавказской войны) опыт. С принятием решений и тогда было не все гладко. Как? А так: "Несмотря на то что план медленного движения в область неприятеля посредством вырубки лесов и истребления продовольствия был план Ермолова и Вельяминова, совершенно противоположный плану Николая, по которому нужно было разом завладеть резиденцией Шамиля... Николай приписывал план медленного движения тоже себе... Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовал уже свои поступки и слова с действительностью... а вполне был уверен, что все его распоряжения... становились и осмысленны, и справедливы, и согласны между собой уже потому, что он их делал". Это "Хаджи-Мурат" из графа Льва Николаевича Толстого.
НАТАЛЬЯ Ъ-КАЛАШНИКОВА