1994 год — первый со времен перестройки, лишенный иллюзий о международном успехе российского кино. Если еще в начале 1993 настоящий скандал в наших масс-медиа вызвал факт отсутствия фильма из России в берлинском конкурсе, то теперь наблюдатели испытали приятное удивление, когда такой фильм в Берлине-94 вдруг появился
Хорош этот фильм ("Год собаки" Семена Арановича) или нет — большого значения уже не имело. Это раньше было модно судачить, насколько безупречен вкус западных экспертов и подходящ ли для нашей кинодержавы их субъективный выбор. Иногда звучали восклицания: плевать на их конъюнктурные критерии, плевать на призы, куда важнее, чтобы нам самим было не стыдно за качество представленного. Теперь — не то. В отборщиках ценят не вкус, а нюх, способность угадать призовые шансы. А то мы и вовсе скромно молчим о призах и тихо радуемся, если хоть какая-то из наших картин попала хоть в какой-то конкурс. Значит, мы существуем. Хотя бы в виде тени большой кинодержавы.
Сравнение с тенью неслучайно. За известными исключениями, жизнь российского кино призрачна. У него нет проката ни на родине, ни за границей. И, стало быть, фестивали — почти единственная форма материализации "тени". Что же материализовалось на международных фестивалях 1994 года? За скобками сразу оказываются "Утомленные солнцем" Никиты Михалкова. В Канне, где им досталась половина Спецприза жюри, патриоты от российской кинематографии пытались представить это произведение неким символом. А невыдачу ему "Золотой пальмовой ветви" — чуть ли не оскорблением национального достоинства. Однако график призовых ожиданий был явно составлен теми же патриотами: на самом же деле фаворитов было больше, и жюри лишь реализовало свое право выбора. Любопытна и реакция поляков на отсутствие приза для "Красного" Кесьлевского, который, как нас уверяют авторы журнала Kino, был единственным и очевидным кандидатом на Palm d`Ore, но стал жертвой "каннских дальтоников" из жюри. Образец неосознанного кинокритического шовинизма, об опасности которого предупреждал еще Трюффо. Только охотников погреть руки на чужом личном успехе соблазняет формула "национального символа". Возможно, Михалков и есть символ — только символ русско-советского консерватизма в альянсе с западной политкорректностью. Но с нынешним, реальным, российским кино — хорошо последнее или плохо — он связан лишь косвенно. Его, Михалкова, мифология давно выстроена и отделана, калькулирована и конвертирована. Остальные строят и вычисляют заново — либо по старинке уповают на интуицию.
Есть по меньшей мере три типовых модели российского кино. Одна тяготеет к извечным жанровым образцам, другая эксплуатирует национальную экзотику, третья — тоталитарную мифологию. Встречаются и комбинированные варианты. Уже упомянутый "Год собаки" — показательный пример фильма, в котором воображение вытеснено набором общих мест. Именно эта лента снискала наибольший фестивальный успех года. Но "Серебряный медведь" Берлинского фестиваля, строго дозирующего свои геополитические симпатии, свидетельствует скорее о том, что мы пока не выпали окончательно из их расклада. И "наш фильм" в Берлине-95 скорее всего опять появится, чего не скажешь с уверенностью о Канне или Венеции. Пока же наиболее удачна судьба дебютанта Артура Аристакисяна. И как раз потому, что его фильм "Ладони" — наиболее маргинальный и экстремальный по материалу (жизнь кишиневских бомжей), и по художественному оформлению (черно-белый,с корявым изображением и звуком, непомерно длинный). Именно "Ладони" получили и приз берлинского Форума, и приз Сатъяджита Рея в Сан-Франциско, и награды экуменических жюри, и множество других поощрений.
Тем самым еще раз подтверждено отношение к нашему кино как к чему-то по преимуществу маргинальному. Попытки же преуспеть в фестивальном мейнстриме малоуспешны. Это касается не только выпавших из обоймы кинематографистов старшего поколения, но и мастеров российской "новой волны". И "Подмосковные вечера" Валерия Тодоровского, и "Серп и молот" Сергея Ливнева, и "Макаров" Владимира Хотиненко, и "Никотин" Евгения Иванова прошли свой фестивальный круг, были встречены с уважением, но и только. Призовых лавров никто из них не снискал. А фестивальная судьба "Замка" Алексея Балабанова отодвинулась до Роттердама 1995-го. Особые надежды возлагались на "Лимиту" Дениса Евстигнеева. Но именно они оказались особенно призрачны. Поэзия "крутизны" новой буржуазии совершенно не вдохновила левоориентированный фестивальный истеблишмент. Пролетев мимо всех конкурсов, "Лимита" тихо прошла в одной из периферийных венецианских программ. А наиболее оригинальный фильм года "Дети чугунных богов" опять-таки оказался невостребованным. Оценили его лишь в Будапеште, наградив режиссера — своего соотечественника — на национальном фестивале.
Справедливости ради отметим, что мы все же участвовали в конкурсах многих солидных фестивалей: "Наводнение" Игоря Минаева и "Вива Кастро" Бориса Фрумина в Локарно, "Русская симфония" Константина Лопушанского в Монреале, "Русский рэгтайм" в Мангейме. Но из всей этой "музыки" прозвучал лишь "Пешаварский вальс" в Карловых Варах (приз за режиссуру для Геннадия Каюмова и Тимура Бекмамбетова) — фильм, опять же снятый полулюбительскими методами.
В 1994 практически сошел на нет среднеазиатский синдром, ранее заметно влиявший и на фестивальную судьбу российских картин. Ослабел накат казахской "новой волны". Одни ее представители ушли в рекламный бизнес, другие уехали за границу. Единственный фильм, прорвавшийся на фестивальную орбиту — "Хрупкое сердце" Ермека Шинарбаева — событием в конкурсе Сан-Себастьяна не стал. И если российское кино остается тенью ведущих кинодержав, то положение остальных кинематографий бывшего Союза еще печальнее. Впервые в минувшем году они практически не были представлены не только в Венеции, но и, скажем, на фестивале в Турине — одном из первых, что начал открывать в свое время "неизвестное советское кино".
Пессимизм экспертов, впрочем, не заключает в себе глобального трагизма. Как и сама переходная ситуация постсоциалистического кино. Вряд ли этот огромный континент с по-прежнему разветвленной структурой киноиндустрии окончательно уйдет во мрак.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ