В лондонской Tate Gallery открыта выставка Джеймса Макнейла Уистлера (James McNeil Whistler). Это самая большая экспозиция художника с 1904-1905 — тогда его работы были показаны сначала в Бостоне, а потом в Париже и Лондоне. Сейчас в Tate Gallery собрано более двухсот произведений Уистлера со всех концов света, в том числе и знаменитая "Павлинья комната" — скандально известная декорация обеденной залы Фредерика Лейланда, теперь находящаяся в галерее Фрир в Вашингтоне. Кураторы лондонской выставки не задавались сакраментальным ныне вопросом — хороший или великий художник Уистлер — но искусство этого денди от живописи показано с несколько неожиданной стороны.
Джеймс Макнейл Уистлер родился в штате Массачусетс, начал учебу в Санкт-Петербурге, продолжил в Париже, а затем всю жизнь прожил в Лондоне, время от времени наезжая во Францию и Италию. Блеск столичной европейской жизни источают и биография, и искусство Уистлера. "Изысканная" — вот первая характеристика его живописи, которая приходит на ум. Названия картин Уистлера, вроде "Ноктюрн: Серое и Серебряное" или "Ноктюрн в Черном и Золоте: падающая ракета", как и его подпись — бабочка с хвостом-жалом скорпиона, напоминают о безупречной светской болтовне в пьесах Оскара Уайльда.
Сам Уистлер был всегда к месту в гостиных, описанных в "Идеальном муже" или "Как важно быть серьезным", — остроумный, блестящий, безукоризненно одетый, с непременным моноклем в глазу, он был типичным снобом-интеллектуалом, одновременно пугающим и пленяющим светскую публику. Ему подражали и завидовали. Обри Бердсли сделал на него карикатуру, в которой художник предстал тщедушным желчным сатиром, свернувшимся в элегантный клубок на стильной софе. Оскар Уайльд рассорился с Уистлером после знаменитого обмена телеграммами насчет их воображаемого разговора, опубликованного в журнале "Панч". (Уайльд — Уистлеру: "'Панч' слишком глуп; когда мы с Вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как о самих себе". Уистлер — Уайльду: "Нет-нет, Оскар. Вы забыли, когда мы с Вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как обо мне".)
Эксцентричный и экстравагантный, Уистлер должен был стать идеальным салонным художником. В конце концов, ему это удалось, но не без некоторых трудностей. У него сразу же появились поклонники, платившие за его работы большие деньги, но критика относилась к мастеру более чем прохладно. Самый крупный скандал разгорелся из-за процесса между Уистлером и профессором Джоном Рескином. Рескин к этому времени стал признанным арбитром изящного в викторианской Англии. Первоначально эстетизм Рескина был достаточно смел, и его убеждения слегка пугали благопристойную публику, воспитанную на вкусах позднего ампира. Страстная любовь Рескина к итальянскому кватроченто и его поддержка Тернера и прерафаэлитов нарушала каноны академического искусства, воспитанного на образцах позднего классицизма и гипсовых слепках. К концу века вкус Рескина, что всегда бывает с такого рода амбициями, сам застыл словно гипс, если можно так выразиться.
Лучше всего положение Рескина в английской художественной жизни объясняют его собственные поздние слова о прерафаэлитах: "Особенно следует помнить, что картины такого простодушного характера были созданы исключительно для средних классов и даже для средних классов второй категории, более точно именуемых 'буржуазией'. Эти картины, безусловно, придавали некоторый оттенок либеральности взглядов какой-нибудь загородной вилле и были самым подходящим и веселящим глаз украшением для гостиной среднего размера, открывающейся на хорошо подстриженный газон". Эстетизм Рескина приобрел назидательную интонацию, он превратился в резонера, объясняющего всем и каждому задачи и цели прекрасного. От его некогда шокирующих высказываний теперь веяло отчаянной благопристойностью, уместной на страницах журнала для домашнего чтения, но не способствующей творчеству. Уистлер был для Рескина "красной тряпкой", в конце концов теоретик разразился следующей тирадой: "Ради самого мистера Уистлера, а не только для защиты покупателей, сэру Коутсу Линдсею не следовало бы допускать в галерею произведения, где невежественное тщеславие художника столь смахивает на преднамеренное плутовство. Я до этого много слышал о нахальстве кокни; но все же я не ожидал, что самодовольный скоморох посмеет нагло запросить двести гиней за то, что он швырнул горшок краски в лицо публике".
Этот пассаж был напечатан 2 июня 1877 года, и вскоре Уистлер начал судебный процесс, обвинив Рескина в диффамации. Общественное мнение было на стороне Рескина, но Уистлер дело выиграл, доказав, что его картины не похожи на горшок краски. Однако суммы, затраченные на адвокатов, разорили художника. К тому же английская публика перестала покупать его работы. Уистлер вынужден был уехать из Лондона в Венецию — так появилась серия из сорока офортов, посвященных венецианской жизни. Эта серия, — может быть, лучшее из всего, что он создал. Выставка, устроенная в Королевской академии, несмотря на отдельные протесты прессы, возвратила Уистлеру утерянную популярность, и он снова завоевал салоны Лондона. Теперь уже навсегда.
Блестящие аристократки, ангелоподобные дети и модные интеллектуалы окружают посетителя нынешней экспозиции. Зритель попадает в лучшее английское общество, он словно гуляет по богато иллюстрированным страницам светской хроники прошлого. Американец Уистлер идеально продолжил традицию, начатую фламандцем ван Дейком и ставшую чисто английской. Эффектность, некоторая парадоксальность, элегантная сдержанность и сдержанная чувственность, раскованность, всегда осознающая свои границы, и экстравагантность, всегда подчиненная господствующим законам хорошего вкуса и хорошего тона, — вот составные черты стиля, который Ивлин Во назвал "сливочным английским обаянием", общего и для ван Дейка, и для Гейнсборо, и для Уистлера.
Еще недавно любые искусствоведческие рассуждения об Уистлере велись в основном вокруг его работ вроде "Ноктюрна в черном и золотом", художника провозглашали предтечей абстракционизма. Все время акцентировалось внимание на его конфликте с викторианской Англией, приведшем к тяжбе с Рескином — не менее скандальной, чем процесс Оскара Уайлда. А также на конфликте с богатым судовладельцем Фредериком Лейландом, бывшим другом художника. Лейланд заказал Уистлеру декорацию своей столовой. Художник расписал комнату роскошными золотыми павлинами на бирюзовом фоне прямо по обоям из дорогой красной кордовской кожи. Увидев результат — знаменитую "Павлинью комнату", теперь считающуюся одним из шедевров раннего модерна, — Лейланд упал в обморок и отказался что-либо платить Уистлеру.
Но на на нынешней выставке в Tate Gallery Уистлер предстает типичным викторианцем. И теперь его знаменитая книга "Изящное искусство создавать себе врагов" выглядит милым table-talk, а вовсе не авангардистским манифестом. Сейчас понятно, что Уистлер был во многом предтечей другого баловня публики, Сальвадора Дали, хотя последний пришел бы в ужас от такого сравнения. Выставка в Tate Gallery словно выдернула жало у знаменитого мотылька на подписи Уистлера. Из бабочки-скорпиона он стал просто бабочкой, хотя бы той, что спорхнула с рекламы МММ, еще недавно развлекавшей рассеянное внимание москвичей.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ