Новый поэтический сборник

Странствия и изгнание закончились в Переделкино

       Вышел из печати новый сборник избранных стихов известного поэта Юрия Кублановского, одного из немногих литераторов, вернувшихся в Россию из эмиграции. О сборнике пишет НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
       
       Прочитать от корки до корки четырехсотстраничный поэтический том — нелегкая задача, связанная к тому же с известным беспокойством. Взять такой сборник в руки равносильно тому, как если бы вы оказались перед книжным шкафом с неизвестными вам книгами, причем догадывались, что среди них могут находиться и подлинные шедевры. Вам поневоле пришлось бы бегло листать наугад, тревожась, что самое ценное все-таки упущено. В том, что в новом избранном Юрия Кублановского немало стихов первостатейных, можно было не сомневаться: репутация этого поэта одна из самых устойчивых, причем лишь укрепляется с годами. Об этом говорят помещенные на место аннотации отзывы двух авторитетов нынешней русской словесности: Александр Солженицын, правда, ограничивается дежурными комплиментами (хотя в его устах даже они дорого стоят) и хвалит поэта "за упругость стиха и смелость метафоры"; а вот Иосиф Бродский отмечает "изумительную техническую оснащенность" поэзии Кублановского и тот факт, что он располагает "самым насыщенным словарем после Пастернака".
       Ученичеством у Пастернака веет от первых двух разделов сборника, где собраны стихи 70-х годов: "Твои глаза уже слепы,/темны зрачки, подруга!/А за окошком ни тропы/не оставляет вьюга./Все ярче, жарче, мягче рот,/цепочка шею душит./А за окошком снег идет/и все пушит и плющит". Прочитанные последовательно, как расположил их автор, стихи первой трети сборника дают представление о годах учения и о годах странствий поэта. География лирики той поры: Коктебель, Соловки, Средняя полоса. Эти циклы — и автобиография (причем не только "лирическая"), и запечатленное время, и портрет литературного поколения, которое потом назовут "пропущенным" (так говорили в середине 80-х, но, к счастью, это оказалось лишь отчасти верным).
       Впрочем, разделы сборника (их шесть) выстроены отнюдь не по хронологическому принципу, а скорее по принципу единства внутренней темы, быть может не всегда внятной, в отличие от самого автора, случайному читателю. Так или иначе, но два следующих раздела посвящены преимущественно уже не добровольным скитаниям по Руси, а насильственному изгнанию (в начале 80-х поэт вопреки его воле был выброшен из страны). Впечатления от странствий по "стране святых чудес" окрашены в этих циклах сильнейшей ностальгией: "Вихорь времени едва шевелит/мой вихор./Сердце жмется и еще не верит/до сих пор,/что вполне внезапная разлука/с тем со всем/дорогим, не самым высшим кругом/насовсем".
       Есть в сборнике целый букет стихов-посвящений друзьям, и почти всегда это посвящения посмертные: Леониду Губанову, Володе Кормеру, Саше Величанскому и Саше Сопровскому, которые были еще живы, когда автор уезжал, полагая, что покидает Россию навсегда. Эти прекрасные стихи расставлены по пространству сборника, как кресты, напоминающие, что не всем удалось переиграть судьбу и дожить до издания своих книг, получив заслуженное признание (за границей Кублановский много печатался, и в этом сборнике представлены и стихи, опубликованные прежде лишь на Западе). Это обстоятельство придает лирической исповеди Кублановского трагические обертоны.
       В краткой рецензии невозможно полно рассказать о сборнике, вобравшем в себя лучшее из того, что написано без малого за двадцать пять лет. Обстоятельные критики писали и еще напишут о христианских, философских и историософских смыслах поэзии Кублановского. Заметим лишь, что поскольку Бог судил настоящим поэтам быть кем-то вроде героев волшебной сказки, то их путешествие "в тридесятое царство" должно закончиться счастливым возвращением. Возвращению в Россию и посвящены стихи двух последних разделов. Замечательно, что реальная биография поэта вполне символически замкнулась: он вернулся не куда-нибудь, а именно в Переделкино, и поселился поблизости от пастернаковского дома. Причем вернулся он на родину, в отличие от Одиссея, тотчас узнанным. Ведь хоть один на все поколение должен же был исполнить божеский завет.
       
       Юрий Кублановский. "Число". Москва, "Издательство московского клуба", 1994
       
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...