Телерепертуар месяца все больше напоминает афишу элитарного киноклуба. На прошлой неделе Фасбиндер, Вендерс, Ренуар. На будущей снова Фасбиндер, Кулешов и Занусси. На этой — Куросава, целых два Фасбиндера и "Пилат и другие" — малоизвестный у нас фильм Анджея Вайды, поставленный по евангельским эпизодам "Мастера и Маргариты".
Священное Писание всегда привлекало кинематографистов. В библейских экранизациях особенно проявилась еретическая природа "седьмого искусства", претендующего на роль новой универсальной религии. Причем к Новому Завету кино обращается чаще, чем к Ветхому. Сын Божий в образе человеческом, почти жанровые коллизии его земного присутствия словно специально созданы для экрана, обреченного конкретным персонажам и внятным историям. Первый религиозный фильм братья Люмьер сняли еще в XIX веке. Благодаря кино в веке двадцатом появились смеющийся Христос Бунюэля и похожий на Че Гевару Христос Пазолини, сладкий как "сникерс" Спаситель Дзеффирелли и не устоявший перед мирскими соблазнами Мессия Скорсезе и снежная Голгофа Тарковского.
Сегодня по российскому телеканалу мы увидим версию Анджея Вайды. "Пилат и другие", снятый для западногерманского телевидения и лишь три года спустя вышедший в польском киноварианте, снабжен авторским подзаголовком "фильм для Страстной Пятницы". Впервые показанный в канун лютеранской Пасхи 1972 года, "Пилат" определил круг рефлексий режиссера, в очередной раз решавшего для себя проблему выбора между свободой самовыражения и общественной миссией и претендовавшего посему на большее, нежели просто апокриф.
Как поляк и католик, Вайда всегда насыщал свои фильмы избыточной религиозной символикой. В его раннем шедевре "Пепел и алмаз" перевернутое распятие нависало над трупами жертв необъявленной гражданской войны. В масштабно-историческом "Пепле" крест обращался в орудие самоубийства испанской монахини, предпочитающей смерть позору. Исстрадавшийся зек из "Пейзажа после битвы", раскинув руки, застывал в легко узнаваемой позе, а смерть чахоточного героя "Березняка" прямо соотносилась с классической композицией оплакивания Христа.
Как поляк и романтик, Вайда выдерживал ироническую дистанцию между реальностью и ее сакральным прототипом. Обратившись к Христу впрямую, он не случайно выбрал не канонический текст Нового Завета, а фантазию Михаила Булгакова — историю бродячего проповедника Иешуа, приговоренного к смерти наместником большой и бестолковой империи. И в романе, и в фильме речь идет о власти, одинаково равнодушной и к жертве и к палачу. И о вечности, где каждый из них по-своему оправдан. Постоянная тема Вайды — противостояние неизбежности и цена, которую приходится платить за участие в трагедии, — в "Пилате" воплотилась почти программно. Действие перенесено в современный немецкий мегаполис, где стукач-Иуда получает свою награду десятипфеннинговыми монетками, вывалившимися из телефона-автомата, а распятие совершается на автомобильной свалке, предварительно расчищенной бульдозерами. Пилат (Ян Кречмар) допрашивает Иешуа (Войцех Пшоняк), одетого в джинсовую униформу тусовщика "цветочной революции", на развалинах нюрнбергского конгресс-холла, некогда служившего ареной нацистских съездов и воспетого в знаменитом "Триумфе воли" Лени фон Рифеншталь. Марк Крысобой защелкивает на запястьях осужденного полицейские наручники, Левий Матвей катит крест на колесиках по оживленной автостраде, а тайный агент Афраний рисует у подножия распятия первохристианский символ рыбы. И тяжело вздыхает, ибо ему, вечному сыскарю при любой власти, ведомо, сколько хлопот принесет в будущем казнь этого прихиппованного пророка.
Вечный нонконформист Вайда рад увидеть в евангельском сюжете упоительное противостояние личности и государственной машины. Такое прочтение могло бы благополучно кануть в культурную историю диссидентства с его фигой в кармане и виртуозно разработанной системой аллюзий и ассоциаций. Однако объективно "Пилат" попадает в более широкий контекст. Он появился в тот момент, когда дети-цветы в перерывах между чтением Мао и Маркузе малевали плакаты, стилизованные под полицейскую ориентировку: "Разыскивается опасный смутьян. Возраст ЗЗ года, склонен к подрыву устоев. Особые приметы — колотые раны на ступнях и ладонях... "Если Христос вернется, его снова распнут!" — утверждали граффити на стенах Нантера и Беркли. "Иисус — наш политический конкурент", — голосами теледикторов вопили первосвященники в бродвейском рок-шоу "Иисус Христос суперзвезда". Христос в джинсах, Христос под хэви-метал, Христос, замордованный легавыми, отметил один из самых романтических мифов политизированного куска новейшей истории.
С сегодняшней точки зрения эта апология выглядит инфантильной, а местами и невыносимо пошлой. Посмотрев "Пилата и других" легко в этом убедиться. А заодно понять, что сакрализация светской власти присуща не только советскому менталитету, но и интернациональной утопии конца 60-х годов. И если выразивший ее "Пилат" устарел, то лишь потому, что стареют не только фильмы, но и люди, которые когда-то эти фильмы смотрели.
СЕРГЕЙ Ъ-ДОБРОТВОРСКИЙ