Пятым в short list претендентов на Букеровскую премию за лучший русский роман прошлого года значится имя Булата Окуджавы с романом "Упраздненный театр" ("Знамя", ##9-10, 1993).
Роман Окуджавы — единственный собственно роман в традиционном смысле слова среди выдвинутых в этом году на премию произведений. Автор — единственный из шести претендентов — мэтр отечественной словесности, в активе которого пять романов. Остальные — более или менее дебютанты. Казалось бы, сочетание этих обстоятельств делает "Упраздненный театр" недосягаемым для конкурентов. Но здесь есть одно "но": опубликованы лишь первые две части этой семейной саги. Кроме того, решение жюри, понятное дело, непредсказуемо.
"Упраздненный театр" — не автобиография. Это семейная хроника, берущая начало в середине прошлого века, с современной точки зрения — ведущаяся почти "от Адама". Впрочем, повествование становится более или менее развернутым, лишь когда автор доходит до поколения своих дедов, начиная с века нынешнего.
На рубеже 1990-х в нашей прозе появилось еще две семейные хроники, и обе имеют много точек пересечения с окуджавовской вещью: "Дети Арбата" Анатолия Рыбакова и "Московская сага" Василия Аксенова. Во всех трех романах возникают одни и те же коллизии: кто-то из близких сражался в Добровольческой армии, а женихи родственниц оказывались офицерами ГПУ; представители разных дореволюционных сословий обитают в одних и тех же коммунальных квартирах. Как результат предыдущих двух обстоятельств, терпят крушение интеллигентские семьи, отцы оказываются в тюрьме, матери — в ссылке, дети воспитываются у родственников. Вряд ли это случайные совпадения: прозаики принадлежат к одному поколению (Аксенов чуть моложе, он не успел побывать на фронте, как Рыбаков и Окуджава, но зато провел юность в ссылке в Магадане). Впрочем, подобные сюжетные линии можно найти и у Василия Гроссмана, и у Владимира Кормера, и у более молодых прозаиков, скажем, в повести Долиняка из того же букеровского списка( Ъ от 15 октября).
Единственное, что отличает Окуджаву от других авторов и не напоминает его же раннюю автобиографическую прозу (повесть "Будь здоров, школяр", рассказ "Девушка моей мечты"), — описания Грузии. Сюжет романа изложен не строго хронологически, а скорее по ассоциативному принципу: воспоминания об арбатском детстве перемежаются кавказскими впечатлениями главного героя. Окуджаве удается тонко передать, так сказать, этнические нюансы: дед героя по матери — тифлисский армянин, дед по отцу — грузин из Кутаиси, и читатель безошибочно улавливает разницу в их мировосприятии. А слова в описании духана, стол в котором "стоял боком к входным дверям и потому был привычен, как дом, как небо и судьба", мог написать только грузин. Сплавить же это "чувство Грузии" с "ах, Арбат, мой Арбат" может только Окуджава. Этот сплав — судьба автора, его происхождение, его опыт, согретый его нежностью.
Булат Окуджава, как никто в нашей поэзии и нашей прозе, умеет выводить формулы, мгновенно делающимися общеупотребительными. Чуть не каждое название его прозаической вещи становилось нарицательным: "Путешествие дилетантов" — это давно уже формула интеллигентской судьбы в России, "Глоток свободы" — формула редких отклонений от этой судьбы. Пока решительно непонятно, что хотел сказать автор словосочетанием "упраздненный театр". Наверное, для разгадки нам придется дождаться продолжения романа.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ