В Гран Пале в Париже открыта выставка, посвященная столетию со дня смерти Гюстава Кайботта (Gustave Caillebotte, 1848-1894). Этот художник, близкий друг Моне и Ренуара, никогда не привлекал особого внимания историков искусства как живописец, всегда оставаясь на положении почитателя и покровителя великих. Его коллекция импрессионистов, завещанная Лувру, включала много произведений, ставших теперь классическими, таких как "Качели" и "Мулен де ла Галетт" Ренуара. Первоначально дар был отвергнут, и только после долгих бюрократических разбирательств Люксембургский музей принял половину коллекции Кайботта.
По профессии Гюстав Кайботт был морским инженером. Систематического художественного образования он не получил, и его увлечение живописью вдохновлялось знакомством с импрессионистами. В книгах по импрессионизму Кайботту всегда уделялось очень мало места, он проходил по разряду художника-любителя, который более ценен своей коллекцией и той финансовой помощью, что вовремя оказал непризнанным гениям. Кайботт сам довольствовался таким скромным положением, согласившись на вторые роли при своих великих друзьях. Когда Ренуар похвалил одну из его вещей, Кайботт покраснел и ответил: "Я стараюсь писать честно, надеясь, что когда-нибудь мои работы будут достаточно хороши для того, чтобы висеть в прихожей великого зала, где повесят Ренуара и Сезанна". Иерархия, выстроенная историей искусств, как будто учла его пожелания, и долгое время Кайботта помещали в прихожую того салона, где царили Моне, Дега и Ренуар.
Где-то в конце семидесятых годов нашего века положение изменилось. На международных аукционах цены на картины Кайботта перевалили за полмиллиона, а вскоре и за миллион долларов. Они не достигли уровня сумм, что платились за работы знаменитых импрессионистов и постимпрессионистов, но сильно превысили уровень цен на живопись XIX века, оставив позади барбизонцев и романтиков. Возросшие цены вызвали большее уважение и к Кайботту-художнику: его произведения повесили не в прихожей Моне и Ренуара, а бок о бок с шедеврами импрессионизма. Во вновь организованном в это время Музее Орсе, чья экспозиция посвящена искусству прошлого столетия, "Паркетчики" Кайботта заняли одно из самых почетных мест, соседствуя с такими признанными шедеврами, как "Завтрак на траве" Мане или "Восход солнца. Впечатление" Моне. Кайботт занял прочное положение не только в истории импрессионизма, но и в истории искусств. И сегодня о нем уже нельзя писать с благожелательной снисходительностью, вроде той, с какой его упомянул Жорж Ривьер в своей книге "Ренуар и его друзья": "Он занимался живописью с пылкостью и не без таланта".
Быстрое восхождение Кайботта связано с некоторыми тенденциями последнего времени, изменившими общую картину вкусов международной искусствоведческой элиты. Во-первых, понятие импрессионизма оказалось сильно расширенным. Имена Моне, Ренуара, Писсарро, Дега и Сислея давно уже не нуждаются ни в какой рекламе, и любое произведение этих художников вызывает ажиотаж на аукционах. Живопись французских импрессионистов стала la creme de la creme художественного рынка. Выставки импрессионизма всегда пользуются бешеной популярностью среди зрителей. Упрочение славы импрессионизма последние двадцать лет происходит за счет, так сказать, "варварских" народов, в первую очередь за счет японцев, платящих астрономические суммы за Моне и Ренуара. Об американцах говорить не приходится, они уже давно доказали приверженность французской живописности. В связи с этим картины великих импрессионистов превратились в недосягаемые звезды музейного небосклона, доступные только японским миллионерам да таким музеям, как Kimbell и Paul Getty. Аура недосягаемости окутала всю европейскую живопись этого времени. В 80-е годы рекордной популярностью пользовались испанские импрессионисты вроде Соролла-и-Бастида, к импрессионизму не имеющего никакого отношения, кроме того, что живопись у этого испанца — сочная и солнечная, с широкими мазками и колеблющимися контурами. Желанными художниками стали Цорн, Лейбл, Болдини, Рафаэлли, Джузеппе де Ниттис. Недавно картина Сарджента, американца, старавшегося быть похожим на европейца, достигла рекордной цены в $7,5 млн. Растущий спрос на эту живопись объясняется и тем, что даже Paul Getty и Kimbell, которым доступны Ренуар и Писсарро, с удовольствием разбавят своих пять Моне и четырех Сезаннов картиной Кайботта или Тиссо.
Во-вторых, сильно изменилось отношение к XIX столетию. С открытия Музея Орсе, ставшего неким противовесом Музею импрессионизма, прошлое столетие признано временем, когда живописность европейской живописи достигла своей кульминации. Теперь в достоинствах любого европейского художника, признанного своим веком, сомневаться не приходится. Макарт и Ленбах, Жером и Бугро, Репин и Серов — все они, вне всякого сомнения, очень хорошие живописцы. "Вкусовые" интеллигентские рассуждения о том, что кто-то из них художник лучший, чем живописец, давно стали out of fashion. Художник и живописец в XIX веке — понятие единое даже в России, и поэтому все достойны Музея Орсе, даже если там не присутствуют, — и Славичек, и Мункачи, и Матейко, и Серов, и Баба. Общая любовь к живописности живописи XIX века сместила акценты. Импрессионизм, по-прежнему пожинающий лавры популярности среди публики, для тонкого любителя стал одним из явлений эпохи. Следовательно, интерес переносится с гениальных, но хорошо известных, на талантливых, но очень интересных, с Дега на Кайботта.
С этим связано третье соображение, сегодня явно влияющее и на вкусы, и на рынок, и на художественную жизнь. Это пробудившаяся любовь к "честной живописи". Объяснить это достаточно трудно, но в XIX веке камертоном честности может служить живопись бидермайера. Соответственно, Шух и Трюбнер честнее Менцеля и Беклина, Пюви де Шаван и Курбе честнее Ренуара и Моне, Левитан и Шишкин честнее Богаевского. Честность живописи Кайботта делает его носителем позитивных ценностей, по которым так соскучился ХХ век, — ценностей этических, социальных, экологических и любых других, даже эстетических. Наличие ценностей гарантирует стабильность, ставшую навязчивой идеей последнего времени. Шедевр Кайботта картина "Паркетчики" просто излучает стабильность и положительность своей тяжеловесной, но продуманной композицией, мрачноватым, но прекрасно выдержанным колоритом, грубоватой, но правильной анатомией, положительной, хоть и несколько утомительной социальностью. Честность Кайботта позволяет ему соседствовать в выставочном зале Лувра рядом с "идеальным" Пуссеном, чей мир так же стабилен и чистосердечен, как греческие холмы и оливы.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ