Пока в России тлеет букеровская интрига, во вторник на этой неделе в Лондоне Booker Prize был вручен шотландскому писателю Джеймсу Келману (James Kelman) за книгу "Как поздно это пришло, как поздно" (How late it was, how late). Этот роман созвучен сразу нескольким романам — претендентам на Букера в России, считает НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
Третий мир — это не третий путь
Игорь Долиняк из Санкт-Петербурга выдвинут на соискание Букера с повестью "Мир Третий". В первом же абзаце дважды встречается слово "барак", и читателя посещает догадка, что и это произведение о маргинальном мире — грязных поселков, пьяных общежитий и коммуналок. Ему посвящено большинство повестей, выдвинутых нынче. Читатель не ошибется. Склонность жюри к маргинальной тематике, равно как и склонность относительно молодых авторов-горожан к описаниям дна, вообще говоря, требует толкования. Одной лишь "разночинностью" этого не объяснишь, сейчас в российской словесности мало графов. Пафос сострадания "к униженным и оскорбленным" тоже явно не основной мотив "маргинальщиков" (такой неологизм применим по аналогии с "деревенщиками"): если пафос и присутствует, сострадание уравновешено плохо скрытой брезгливостью. Скорее всего, объяснить эту непреодолимую тягу на дно многих нынешних авторов следует литературным предубеждением, что экзистенциальные вопросы разрешимы лишь на материале теневого бытия. Происходит неосознанная подмена: "пограничная ситуация" понимается не как внезапное озарение, но как продолжительное (лагерный срок), в пределе перманентное (прозябание на помойке и окраине) состояние. Это есть у Алешковского, Буйды и — забегая на три субботы вперед — Слаповского. Авторы этого ряда дружно ориентируются на "Записки из подполья", хоть и пишут "Очерки бурсы", а не "Войну и мир". Хотя вполне экзистенциальным прозрениям Пьера Безухова или Андрея Волконского не мешал тот факт, что ни тот, ни другой не мотали срок и не умели починять примус. Подход к такому материалу грешит искусственностью. Вересаев заметил по поводу "Красного смеха" Андреева: эта вещь фальшива, автор забыл ту психологическую истину, что к долгому кошмару человек привыкает. Собственные интеллигентские рефлексии авторы приписывают своим маргинальным героям, и не на условном метафорическом уровне, как делают анималисты, но в рамках безусловной, агрессивно реалистической манеры. Но все это лишь предварительные замечания к разговору о повести Долиняка: она написана тоже о "третьем мире", но начисто лишена названных недостатков.
Вкратце речь в повести вот о чем. В ленинградском послевоенном дворе живет интеллигентный мальчик-сирота, вернувшийся со своей теткой из казахстанской ссылки. Он мечтатель и фантазер. Сверстники не принимают его (вариант фильма Быкова "Чучело") за непохожесть. Его то и дело бьют, но он умеет постоять за себя. Однажды дает отпор кому-то из заправских хулиганов и попадает в ситуацию безнадежного противостояния с дворовой шпаной. Пытаясь найти выход, он просит помощи у взрослого урки, который оказывается квартирным вором. Вор требует в качестве гонорара за покровительство "наводки" на квартиру генеральского сына, одноклассника героя. В отчаянии мальчик убивает одного из своих мучителей, рассчитав, что милиция примет это за внутреннюю разборку шпаны. Так и происходит, и вся банда стушевывается и исчезает из жизни героя.
Третий мир — это пространство между миром сильных, обладающих властью и "обычными" законопослушными людьми, нищими, мыкающимися, но сохранившими чистую совесть. Это пространство люмпенов, уличного беспредела, криминального сознания. Отметим особо, что в повести нет ни одного "политического" пассажа, моральных инвектив, ударов в "психологию" или специально-социальных "наблюдений" (при превосходных по яркости и сжатости описаниях). Это именно "экзистенциальная" повесть о тонкости перегородок между всеми тремя мирами и о не вмещающейся в повседневное сознание человека хрупкости его благополучия и самой его жизни. О пограничной ситуации, в которую обстоятельства загнали героя.
Самое важное, что обеспечило авторский успех — очень точная композиция: выверенность распределения действующих лиц по планам и безошибочность выбора центрального персонажа. Можно легко себе представить, что рассказчик эти же события мог изложить "со стороны" (история моего знакомого), автор мог писать от третьего лица или — представимо и такое — попытаться реконструировать происшедшее, стилизуя, с точки зрения одного из побочных действующих лиц. То, что автор предпочел самое "простое" решение, как раз и говорит о единственно верном выборе. Этой простоты, на наш взгляд, как правило, не достает другим "маргинальщикам".
Но английские бродяги нам ближе — мы читали Диккенса
Как сообщает английская пресса, роман-победитель — это пятая книга 48-летнего автора. За одну только биографию в прежние времена его сразу бы приняли в Союз советских писателей: в пятнадцать лет бросил школу, был строителем, кондуктором автобуса, рабочим цементного завода. Сюжет книги — история бывшего зэка Сэмми, вернувшегося в родной Глазго. Через несколько дней после того, как он "откинулся", он подрался с полицейским. Проснувшись в КПЗ, он обнаружил, что ослеп. Повествование ведется от первого лица. Книга написана на сленге, а любимые слова героя начинаются исключительно на букву f. На е, по-нашему.
Келман получил 20 000 фунтов стерлингов, его портреты опубликованы во всех британских газетах, телефон в доме писателя не замолкает ни на минуту. Но вместе с тем, вокруг выбора жюри бушуют страсти, и этот сюжет может оказаться той моделью, по которой будут развиваться события и в Москве после оглашения имени победителя в декабре. По сообщениям британских газет, в литературных кругах Англии идут яростные споры о том, кто же таков Келман — гений или удачливая посредственность. Сам автор яростно защищает право писать матом, продолжая традицию Беккета, Пинтера, Джойса и прошлогоднего букеровского лауреата ирландца Родди Дойла. Упреки сыплются на Келмана со всех сторон. Ребе Джулия Нойбергер из комиссии по вручению премии назвала выбор остальных членов жюри "позором", а книгу-победительницу — "абсолютно недостойной". Главный менеджер компании Booker Чарльз Боуэн признался на торжественном обеде после вручения премии, что книга Келмана была единственной из выставленных на премию, которую он не смог прочесть. Недовольны и жители Глазго, обвиняющие автора в очернении родного города. Так, бывший лорд-провост города Майкл Келли произнес вполне советскую фразу: "Книгу я не читал, но слышал отзывы и не намерен читать". Все это не раз проходили англичане, и уже дважды мы. Повторим: премирование романов — во многом лотерея, и здесь нечего попусту ломать копья. Значительно забавнее, что и в Англии, и у нас "маргинальщики" представляются интереснее, чем их более респектабельные по письму и материалу коллеги. Впрочем, как сообщают из Англии, роман-победитель в книжных лавках идет из рук вон плохо.