Из бурной столичной светской жизни минувшей недели нам хотелось бы остановиться только на двух, зато весьма ярких, премьерах — премьере нового ресторана на Тверской и премьере нового спектакля на Арбате. Все остальное, даже бал финской фирмы Stockman в "Метелице" по случаю пятилетия работы на русском рынке, бледнеет рядом с этими двумя событиями.
Премьера ресторана "Паста-Италия"
Оказывается, даже коренные москвичи не всегда могут разобраться в окончательно запутавшейся в последнее время топонимике родного города. Во всяком случае, адвокат Маша Веселова и искусствовед Наталья Семенова разыскивали 1-ю Тверскую-Ямскую — на второй, а телеведущий Артем Троицкий искал ее в 1-м Тверском-Ямском переулке. Даже писатель Александр Кабаков, выросший в здешних ямских местах, и ваш покорный слуга, проведший детство на Арбате, а мятежную юность — в кафе "Лира", из которого устроили "Макдоналдс",— заблудились и сбились с ног в поисках этой самой 1-й Тверской-Ямской, которая была под носом — в виде фрагмента улицы Горького от Маяковки до Белорусской. Конечно, мы конфузились и прятали глаза друг от друга. Один лишь обозреватель Ъ Александр Тимофеевский был уже на месте и дегустировал кушанья и голландский джин, пока мы блуждали в поисках нужного адреса.
Приглашение гласило, что мы созваны на открытие "концептуального" ресторана "Паста-Италия", и все были готовы к поглощению спагетти в томатным соусе под заунывную концептуальную музыку. Спагетти не было, но были музыканты-итальянцы, запевшие и заигравшие нечто неаполитанское, но не "Санту Лючию", ее бы мы узнали. Не в этом ли и заключается "концепт" — сказали мы, намекая на отсутствие равиолей и спагетти. На что последовала познавательная лекция из уст Кабакова, выросшего в коммуналке неподалеку, в доме, ностальгически памятном по рыбному ресторану "Якорь", который, по неинформированности и неискушенности, многие называли "еврейским".
Вот этот рассказ. Когда-то в здании, в котором нынче проходил этот вполне богемный фуршет, располагалось мощное и глубоко законспирированное, оберегаемое спецслужбами от посторонних любопытных взоров, Министерство военной промышленности. В этом же помещении на первом этаже располагалась столовая для министерских сотрудников. Естественно, окна этой точки общепита всегда были строжайше задрапированы, а на улице круглые сутки дежурили сотрудники отдела внешнего наблюдения КГБ, которых некоторые несознательные граждане бесхитростно называли "топтуны". Концепт этого ресторана, по мысли Кабакова, прозаика пронзительной ностальгической московской ноты, и заключается не в итальянских, естественно, макаронах, но в обыгрывании названных выше ретро-обстоятельств. И верно: шторы в ресторане отсутствовали, сталинская лепнина была тщательно отреставрирована, а стены украшали две фрески, которые можно было бы приписать кисти Пригова, когда б поэт-концептуалист не забросил ремесло живописца. На одной из них милиционер вышел совсем натурально, по-советски. Но где же фикусы и пальмы в кадках, драпировки зеленого плюша, где жигулевское пиво и раки, габардиновые пальто и драп на мужчинах, шиньоны на женщинах... Даже вместо швейцара с золотыми галунами стояли сотрудники секьюрити в прозаических костюмах из ГУМа. Пришлось залить ностальгию датским пивом, закусив добытыми Тимофеевским в фуршетных дебрях отменными креветками. Вокруг нашей группы роились фотографы. Кабаков отметил это обстоятельство. "Что ж,— скромно заметил Троицкий, — коли хотите со мной общаться, то — привыкайте".
Мы проглотили еще по креветке и расстались с гостеприимным бывшим оборонным ведомством.
Премьера спектакля на Арбате.
Ъ писал вчера об этом великолепном шоу в постановке Романа Виктюка, устроенном в академическом театре имени Евгения Вахтангова. Без скандала не обошлось: премьера трижды откладывалась, причем режиссер пенял на неповоротливость вахтанговских цехов, руководство театра — на виктюковскую нерасторопность. Это-то при известной всем повсеместности мэтра! Но — кто платит, тот и заказывает музыку: а платят вахтанговцы лишь в начале, дальше будет платить зритель, который в будущем и подкормит "академиков", сидящих на весьма умеренном пайке. Михаилу Ульянову, Василию Лановому, Юрию Яковлеву пришлось сидеть на премьере и, сжав зубы, наблюдать действо, далекое, видимо, от их заветных академических вкусов. Что правда, то правда: Виктюк вовсю развеселился в этом спектакле, сделав забавнейшую окрошку из "итальянских мотивов" — в прямом и переносном смысле: Верди сменял Нино Рота, Гоцци — парафразы из Феллини. Ульянов сидел мрачнее тучи, Лановой в антракте в актерском буфете буркнул, в ответ на вопрос светского хроникера Ъ: "Хорошо ли?" — "Надо досмотреть до конца". Из чего обозреватель Ъ сделал вывод, что на прогоны члены худсовета не ходили, и происходящее для них является в большой мере сюрпризом. Но чего же вы еще ждали, господа, приглашая Виктюка в ваши заветные кущи?!
Виктюк знал, что делает и за что отыгрывается. Десять лет назад в этом же театре и с той же Людмилой Максаковой в главной роли он ставил "Анну Каренину", изваянную драматургом Михаилом Рощиным по канве знаменитого романа — специально для Максаковой. Режиссер тогда натерпелся: и от нрава звезды (сам он тогда звездой не был, и жил не на Тверской в квартире Василия Сталина, а в коммуналке на Красносельской), и от цехов, и от особенностей характера труппы в целом, и от прихотей партийного руководства. Так, на генеральном прогоне тогдашний всесильный вождь художественной интеллигенции из ЦК, завернув в театр с ящиком шампанского для Максаковой, которой он, видимо, в то время покровительствовал, увидев сцену гибели героини, сквозь зубы процедил: "Финал нужно бы просветлить". Вряд ли бонзе могло прийти в голову, что столь мрачный конец Максаковой уготовил не Виктюк, а граф Толстой, зеркало, как известно старшему поколению, русской революции. Каково ж было наслаждение Романа Григорьевича по таким следам устроить на академической сцене полный и вопиющий кавардак. Переходящий, время от времени, в прелестный бардак.
Милый, нестареющий, на пятнадцать килограмм похудевший Роман Григорьевич, чьими словечками до сих пор оперируют в студенческих актерских общежитиях, где девушек называют не иначе как "манюрками", а мальчиков, соответственно, "чичирками". Легенда подмостков, живой раритет, — и с каким придыханием рассказывают друг другу маститые актрисы, что, пропархивая по какому-нибудь фойе, Роман Григорьевич "меня поцеловал". И как он умеет произнести: "Отстаньте, мужчина",— в ответ на комплимент его очередному, зеленому в золотых драконах или алому в серебряных цветах пиджаку от Версаччи. Помнится, после прогона "Служанок", когда зал просто задохнулся от восторга, довольный Роман Григорьевич обронил: "Вот вам ваша перестройка". И был прав, гомосексуализм завладел с тех пор умами масс, а "сексуальное большинство" уже требует защитить его права. А после премьеры "Квартиры Коломбины" знаменитая актриса, гроза режиссуры, не очень юная звезда интернационального класса, после конца второго акта произнесла задумчиво: "Что ж, если бы этот режиссер сказал бы мне, чтоб я на сцене раздвинула ноги — я бы раздвинула. Понимаете, Роман Григорьевич, какая на вас лежит ответственность". — "Ах, оставьте,— сказал он и на этот раз, попавший, наконец, после сотого вызова на поклоны, за кулисами в объятия друзей, усыпанный цветами, дыша духами и туманами. — Что спектакль, какой спектакль, о чем вы говорите, смотрите лучше сюда, вы знаете, сколько стоит этот галстук?" И чуть позже: "Вот все, что осталось показывать, — тряпочки..." — "Перестаньте кокетничать, Рома, хочется воскликнуть нам не без строгости в голосе, кому, как не вам, есть еще что нам показать!"
САНДРО Ъ-ВЛАДЫКИН