Все тоталитарные страны несчастны одинаково, посттоталитарные — счастливы по-своему
Слияние ГДР с ФРГ до сих пор вызывает в разных концах Германии неоднозначную реакцию — вплоть до отрицательной. Однако объективные показатели безусловно говорят в пользу свершившегося. З октября Германия празднует четвертую годовщину объединения восточных и западных земель. В преддверии этой даты в Российском государственном гуманитарном университете состоялся русско-немецкий диалог "Насилие в посттоталитарных обществах", в котором приняли участие философы и политические деятели обеих стран.
Объединение принесло много трудноразрешимых проблем, но успех Германии в последние четыре года разителен буквально во всех отношениях. В такой оценке сходятся самые различные политологи. Бонн не без оснований мыслит себя мотором новой европейской политики. В очередной раз в сверхважные фигуры на мировом уровне вышел германский канцлер. Гельмут Коль вполне может претендовать на лавры достойного наследника Бисмарка, сумевшего в прошлом веке добиться образования единого национального государства из разнообразных более или менее немецкоязычных лоскутков Европы. К тому же ни одна другая страна в мире не преуспела так в последовательной интеграции своего населения в мировое сообщество, как ФРГ — пусть даже за счет дискриминации национальной культуры.
Бонн достиг многого и в Восточной Европе. Польша, Венгрия, Чехия и даже Словакия с Болгарией не скрывают, что все свои политические надежды на прием в ЕС они связывают прежде всего с доброй волей Берлина и Вены. В бывшие части Австро-Венгерской и Третьей Германской империй даже стала возвращаться былая австрийская и германская аристократия (казалось бы, навеки изгнанная оттуда коммунистами), и нельзя сказать, чтобы это процесс негативно воспринимался местным населением, которое поразительно быстро вспоминает немецкий язык. Вообще рост интереса Восточной Европы к Германии настолько беспрецедентен, что привыкшие к всемирной ненависти к немцам германские функционеры отказываются этому верить.
Однако радикальная смена власти иногда отбрасывает общество назад — об этом шла речь на встрече русских и немецких философов. Прошедшие в России путчи (о которых говорили философы Апресян, Гозман, Кантор) видятся ученым как неизбежность посттоталитаризма. Впрочем, объединенной Германии с ее приобретенным во времена средневекового бюргерства гражданским обществом, по мнению многих выступавших, удается бороться с тоталитарным наследием успешнее, чем России, и немецкой стороне многие российские проблемы посттоталитарного общества попросту незнакомы.
С крушением тоталитаризма в России насилие, бывшее ранее прерогативой преимущественно государства, стало достоянием масс, превратившись почти в бытовую подробность жизни конца XX века. Участники семинара занимались, разумеется, не практическими, а теоретическими вопросами, пытаясь прежде всего дать определение слову "насилие". Предложенные профессором Гусейновым на выбор дефиниции — "особо властная форма отношений между людьми" или "узурпация свободной воли человека" — на взгляд собравшихся, уступили классической формулировке Маркса, утверждавшего, что насилие — "повивальная бабка у старого общества, когда оно беременно новым".
Определив понятие "насилие", участники диалога занялись поисками характерного героя посттоталитарной эпохи. Если в развитом социализме это был вялый рязановский инженер, то в новом времени им оказался бизнесмен, но по-своему столь же аморфный. Покойный Мамардашвили называл когда-то такой тип "желе" или "студнем" — "толкнешь с одного края, и пошла ленивая дрожь по всей поверхности". Присутствующий на встрече немецкий философ Карл Шлегель предложил свое видение героя, отнюдь не аморфного, а вполне брутального — "вояку", или, по-русски, боевика, человека мирного времени с неудавшейся судьбой, которому держать в руках кайло намного обременительнее, чем оружие. Образ, навязанный телеэкраном, — macho в "адидасах" с пламенными иллюзиями Робина Гуда и нравственными мучениями персонажей Шварценеггера. Впрочем, все это относится больше к России. Феномен германского объединения настолько сверхестественен, что не укладывается в привычную "постсоветскую" схему. Потому искомые на встрече дефиниции насилия, как и насильник-герой, актуальны лишь для русских, представляя для немцев интерес чисто академический.
Встреча показала то, что было понятно и так: судьба посттоталитарных обществ складывается по-разному. Но пример Германии внушает оптимизм и на счет России. Если ФРГ останется демократической, свободной, терпимой, культурной, богатой и готовой делиться богатством, то можно считать: хотя бы одна страна сумела изжить наследие тоталитаризма. Из этого следует, что и другая страна имеет шанс это наследие изжить.
ЮРАТЕ Ъ-ГУРАУСКАЙТЕ,
АЛЕКСЕЙ Ъ-СИКСТЕЛЬ