Петр Алешковский — в отличие от своего дядюшки, Юза Алешковского, автора песни "Товарищ Сталин, вы большой ученый", — перешел из "большого списка" соискателей Букеровского приза за лучший русский роман прошлого года в "малый", о чем Ъ сообщил в среду.
Роман Петра Алешковского был опубликован журналом "Дружба народов" летом прошлого года. Он продолжает линию его прозы, намеченную циклом рассказов "Старгород" и повестью "Чайки". Если бы мы все еще жили в 70-е годы, то ее можно бы было смело отнести к "деревенской". Натяжка была бы незначительной — Алешковский пишет о поселковой жизни, промежуточной между деревней и городом. О ней в начале карьеры писал Валентин Распутин, этой темой вошел в нашу словесность Владимир Крупин. В те годы это было более чем естественно — "промежуточность" жизни была состоянием нации.
Может вызвать удивление обращение к этой теме городского молодого человека с университетским образованием и сугубо интеллигентским опытом жизни. Герой романа "Жизнеописание Хорька" — примерный люмпен, с какой стороны ни посмотри. Он не знает своего отца, его мать — пьющая потаскушка, каких множество. Он вырос "за занавеской", под шум бесхитростных радостей матери и ее случайных собутыльников. На первый взгляд, это рождает ассоциации с плакатом "А ты записался в добровольцы!?". Но автор приготовил читателям сюрприз. Его герой — не пьет, хитер, криминален и — (в этом пафос романа) стихийно "богоискателен". Плакат таким образом действительно существует, но иной: от физиологического очерка Алешковский переходит к жанру "обретения Бога".
Но это — лишь схематическая канва романа. Сила книги — как раз не в "идеологии", а в редкой в сегодняшней беллетристике яркости описаний. Собственно, выразительность и заставляет прочесть это повествование, которое, будь оно более блеклым, стало бы лишь агитационной репликой в надоевшем споре: богоносец ли русский народ? Петру Алешковскому — как, без преувеличения, никому в нынешней прозе,— удается ответить на этот вопрос на художественном уровне, а не на языке реляций.
Самым сильным фрагментом книги остается, на наш взгляд, описание "ухода" Хорька из мира в первой части романа. Это — еще не осознанное, не отрефлектированное "служение", не намеренное отшельничество, а скорее инстинктивный эскапизм, и в декларативно "простонародном" романе, подчас использующем локальный говор и низовое арго, эта аллюзия на "Жизнь в лесу" Торо выглядит очень эффектно.
Однако роман предельно серьезен и вовсе не предназначен лишь для аллюзивной игры. Он исследует "последние" темы человеческого бытия, что ставит его в ряд значительнейших произведений нашей прозы последних лет. Тот читатель, который зачислит эту вещь в разряд этнографических — сильно ошибется: когда закрываешь последнюю страницу "Жизнеописания...", уже отчетливо понимаешь, что выбор героя был предопределен. Невозможно представить, что это место занял бы персонаж автобиографического плана — интеллигентный городской юноша, воспитанный на Борхесе, Прусте и Джойсе. Размах замысла предполагает "полный путь": с нуля, от самой низкой черты — иначе воспарения и откровения Хорька не были бы столь разительны. Герой абсолютно чужд рефлексии, он ничего не знает об "обновлении", экуменизме, не читал "Жития святых". Это делает рассказ особенно убедительным. В ином случае интеллигентская рефлексия заставила бы читателя постоянно чуять подвох — вспомните хотя бы "Волшебную гору" Томаса Манна, роман, безусловно внимательно прочитанный нашим автором.
Финал романа написан Алешковским с прямыми аллюзиями на первую часть эпилога "Войны и мира". Необщительный, трудный характер героя смягчается, и он принимает покорно самое обыденное человеческое бремя: женится, рожает детей, трудится для того, чтобы их прокормить. Но, в отличие от героев Толстого, он научился принимать повседневное бытие человека — как "служение", "мир" для него становится самым строгим постригом, собственный дом — монастырем, семейная постель — воздержанием. В этом смысле — это очень христианская книга, более того — очень православная. Причем без видимой натуги.
Здесь место сказать о ведущей тенденции современной русской прозы, которую очень достойно представляет этот роман: ее внеидеологичности в "предыдущем", советском смысле слова. Петру Алешковскому нет нужды и охоты пытаться получить по давним счетам. Коммунистов для него, в сущности, не было. Это освободило писателя от тяжкого бремени: он действительно имеет время и нерастраченные силы говорить о "самом важном", и в этом смысле в российском литературном контексте эта далекая от какого-нибудь "постмодернизма", традиционная, реалистическая, несколько натуралистическая в духе 60-х годов прошлого столетия, проза оказывается почти авангардной. От противного, как было принято говорить в эпоху тотального почитания не Бога, а формальной логики.
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ