Две выставки, одновременно проходящие в лондонской галерее Хэйуорд в здании культурного центра сэра Дениса Ласдана, — "Боннар в Ле Боскет" и "Эпос и повседневность" — интересны именно в сопоставлении. О них пишет обозреватель BBC АЛЕКСАНДР Ъ-РАППАПОРТ.
На южном берегу Темзы, по обе стороны моста Ватерлоо, напротив нового вокзала Чаринг Кросс и знаменитого дворца XVIII века Соммерсет Хаус, расположен один из популярных культурных центров Лондона. Строил его в середине 1960-х годов знаменитый архитектор сэр Денис Ласдан в стиле, который именовался "брутализмом", так как не использовал облицовочных материалов. В Англии вообще и в Лондоне в частности довольно много необлицованных и неоштукатуренных зданий, но это в основном постройки из кирпича, которые кажутся уютными, как камины. А здания культурного центра сэра Дениса Ласдана сделаны из монолитного железобетона и действительно производят впечатление какой-то излишней суровости, хотя слово "брутализм" (которое по-английски означает нечто вроде "дикости" или "жестокости") пришло из Франции, где "дикий" бетон именуется "бетон-брют". В 60-е годы в "брутализме" видели символ наступающей эры честности и правдивости, преодолевающей всякого рода буржуазное лицемерие. То было время массовых молодежных движений, кинематографа "новой волны" и упоительной надежды на очистительное моральное влияние технического прогресса. Все это можно, хотя и не без труда, разглядеть в геометрически-замысловатых объемах культурного центра сэра Дениса Ласдана и теперь. Сегодня, однако, в этих довольно искусно выстроенных бетонных объемах, напоминающих ядерный бункер, виднее безразличие к человеку, хотя с функциональной точки зрения здание весьма совершенно. Тут расположено несколько экспериментальных театров, концертных залов, кафе и книжных лавок. А также галерея Хэйуорд, постоянно балующая лондонцев интересными выставками.
Выставки "Боннар в Ле Боскет" и "Эпос и повседневность" — весьма контрастны. Небольшая коллекция картин Пьера Боннара составлена из работ, сделанных им на вилле Ле Боскет на юге Франции, где он проводил время в прогулках, работе и тихой семейной жизни. "Эпос и современность" представила 12 современных фотографов-авангардистов, каждому из которых отведено по залу. Многие фотографии занимают целые стены. На их фоне Боннар — все еще XIX век. Виды из окон, выходящих в сад, интерьеры, в которых время от времени появляется жена художника Марта, страдавшая нервным расстройством и редко выходившая из дома, автопортреты самого мастера, — работы тихие, сосредоточенные и очень частные, домашние. Живописец превратил свой дом, сад, семью в интимную лабораторию исследования жизни, отгородившись от мира, в котором с 1926 по 1947 — в годы его работы в Ле Боскет — произошло многое.
Однако вглядываясь в эту частную жизнь, Боннар прозревает некий космизм бытия и выражает его цветовой конструкцией полотен. В картинах Боннара есть нечто от фотографий, ведь он был и превосходным фотографом. Но отличие Боннара-живописца от Боннара-фотографа как раз в том, что фотограф любуется сюжетом, а живописец переплавляет его в тигле цвета, превращая в некий внеисторический объект. Вместо фотографий, сделанных Боннаром, на выставке представлено несколько чужих холодных снимков интерьеров его дома.
Фотовыставка "Эпос и повседневность" уже не может удивить современного зрителя ни размерами снимков, ни их техническим совершенством. И все же порой заставляет ахнуть. Например, канадец Джефф Уолл выставил несколько гигантских, во всю стену, слайдов. Подсвеченные с обратной стороны, они производят впечатление гигантских окон. На одном, который называется "Внезапный порыв ветра", изображен захолустный пейзаж: весна, чернозем, канава, полная снега, столбы и будки, вдали голубой ряд деревьев, а на переднем плане у дороги два человека, пытающиеся поймать поднятые вихрем листки бумаги. Сюжет вполне обыденный, и лишь размер снимка, да действительно неожиданно пойманный порыв ветра не укладываются в привычные рамки. Англичанин Джон Копланс выставил серию автопортретов, но вместо лица на них волосатая спина, живот, часть ноги, рука, пах. Вероятно, "эпическое" здесь — это выход за границы индивидуального. Смысл не в нем, а в чем-то ином. Для Боннара космическое, а следовательно, и эпическое, — тоже вне личностного, ибо магия и алхимия цвета явление совсем иного мира, чем тихая семейная жизнь на природе. И не случайно, наверное, авангард начался именно с соблазна цвета, с его магии.
Но есть и иное важное отличие живописи Боннара от авангардистской фотографии наших дней. Оно — в неотчужденности. Фотографы видят мир глазами постороннего, и эстетика этой фотовыставки — эстетика роскошного, эффектного остранения. Соль искусства Боннара — все же в причастности художника миру. Фотографы изображают некий ничей мир. Боннар находится в своем мире и не хочет знать его пределов.
Сравнивая фотографии с выставки "Эпос и современность" с чисто протокольными фотографиями виллы Ле Боскет, начинаешь подозревать, что и там и тут отсутствует художник, покоряющий мир. А живописец Боннар — все еще потомок древних, которые открывали неведомые земли для того, чтобы обжить их в соответствии со своим представлением о том, что хорошо и что плохо. Фотографы наших дней больше напоминают космонавтов, которые уже не надеются обратить раскаленную лаву или льды других планет в уютную земляничную поляну своего детства.
Конечно, соседство фотографов с великим живописцем может привести к ложным умозаключениям. Фотографы эти весьма талантливы. Изменилось художественное переживание мира, столкнулись разные системы ценностей. Посетителей тянуло к Боннару: в его залах было тесно, а на выставке фотографий — малолюдно. Быть может, это магия знаменитости, а может быть, ностальгия по более человечному миру.
Первая половина и конец уходящего века встретились в залах галереи Хэйуорд случайно. Выходя из галереи на улицу, оказываешься в бруталистских 60-х и думаешь, можно ли обвинять в бесчеловечности архитектуру Дениса Ласдана, если его творчество — всего лишь точка на пути, ведущем из человечного и в то же время космичного мира в мир космической техники, победившей человека. Однако сколько бы мы ни противопоставляли холодность авангардистской фотографии горячей живописности Боннара, самоценность стихии цвета, которая прочитывается в его картинах, в конечном счете, возможно, и привела к безжизненному фотографизму искусства конца XX века.
Но если и привела, то все же едва ли была им исчерпана. Живопись Боннара, как оставшаяся не раскрытой до конца возможность синтеза человеческого и космического, кажется более важной для будущего, чем геометрический брутализм Дениса Ласдана или фотографический авангардизм Джефа Уолла.