Отставка патриотического председателя комитета по печати усилила гражданственные дебаты на тему "Как у нашего Мирона". Сам наш Миронов, с которым, по его словам, обошлись "хитро, по-сатанински", пожаловался, что причиной отставки были не его "профессиональные и человеческие качества, а идеологические соображения".
В устах профессора математики, изгнанного с кафедры за религиозные убеждения, такая жалоба звучала бы вполне уместно, но в данном случае она звучит неожиданно. В бытность председателем опальный Миронов ничего не имел против "идеологических соображений" (т. е. разработанной им всепобеждающей национальной идеи), которым должны подчиняться не только казенные чиновники, но даже и вольные журналисты, и был готов весьма жестко бороться с теми, кто этим соображениям не соответствует. Отправленный в отставку, Миронов внезапно переменил миросозерцание и установил, что руководствоваться идеологическими соображениями недостойно. Можно было бы порадоваться тому, как быстро вчерашний патриот усваивает либеральные ценности, если бы не одно обстоятельство: покровительство публичным призывам к использованию заточек и раздавливанию милиционеров грузовиками, а равно и животный антисемитизм (чем грешил Миронов) вне зависимости от "идеологических соображений" недостаточно хорошо рекомендуют и чисто "человеческие качества" чиновника, поступающего таким образом.
Впрочем, сам Миронов придерживается куда более высокого мнения о своих человеческих качествах, а его патрон Михаил Полторанин считает, что и с идеологическими соображениями тут все в порядке: "Борис Миронов сделал для крушения тоталитарного строя больше, чем те, кто его сегодня травит".
Комплимент, казалось бы, не вполне сообразный — наряду с прочими Миронова травили и лица, отсидевшие при коммунистах длительные сроки по диссидентским статьям. Принято считать, что правозащитная деятельность в большей мере способствовала разрушению советского государственного и общественного строя, нежели служба в органе ЦК КПСС газете "Правда" (чем в то время занимался Миронов) — во всяком случае, КГБ и суды брежневского времени полагали именно так. Вероятно, Полторанин исходит из того, что услужливый друг опаснее врага, и по его мнению, идейный и нравственный облик газеты "Правда", в формировании которого участвовал Миронов, вызывал у граждан такое активное отвращение к советской власти (приведшее к ее крушению), которого не смогли бы вызвать своими воззваниями и несметные тьмы диссидентов.
Теперь Полторанин готов сокрушить и нынешний тоталитарный строй — в части, касающейся его судебно-следственной системы. Забыв про ненавистного ему прежде обозревателя "МК" Александра Минкина и переключив всю страсть на телеведущего Евгения Киселева, нетактично процитировавшего в обратном переводе полторанинское интервью некой иорданской газете, председатель думского комитета по СМИ намерен дать Киселеву "бой с помощью поправок в УПК РФ, после принятия которых парламентом журналисты будут строго преследоваться за клевету".
Обещанное Полтораниным ужесточение уголовного преследования за клевету может заключаться: а) в установлении новых составов преступления (допустим, уголовно наказуемым станет пока не возбраняемое цитирование интервью иностранным газетам); б) в устрожении наказаний (впредь за клевету можно будет, например, получить червонец или даже четвертной); в) во введении дополнительных наказаний в виде запрета на последующие занятия журналистской деятельностью. Об уместности таких юридических новелл мы тут говорить не будем, заметим лишь, что устрожение наказаний за какое-либо деяние осуществляется посредством внесения поправок в правовой документ, определяющий "какие общественно опасные деяния являются преступными" и "устанавливающий наказания, подлежащие применению к лицам, совершившим преступления". До сих пор таким документом был Уголовный кодекс, тогда как Полторанин собирается устрожать наказания посредством внесения поправок в Уголовно-процессуальный кодекс, регулирующий нечто другое, а именно — порядок производимых по уголовным делам "дознания, предварительного следствия и рассмотрения дела судом". Предположение, что видный законодатель, председатель думского комитета не в состоянии отличить УК от УПК, представляется невероятным, и тогда остается самое для Киселева страшное — дела о клевете будут выделены в особое производство, предполагающее допрос с пристрастием и вынесение приговора особыми наблюдательными тройками. Если после внесения поправок в УПК неуместное цитирование итальянских, иорданских и иных газет будет расследоваться по новой методике: "С полночи пытают его палачи, Другие приходят на смену: Товарищей Курбского ты уличи, Открой их собачью измену!", клеветнический пыл славного аналитика, несомненно, приутихнет.
О том, что это — не пустая угроза, явственно свидетельствует поведение знаменитых генералов и бизнесменов. Генерал Лебедь, заявив, что "некоторых членов российского руководства следовало бы без пощады казнить, ибо они грабят Россию и вывозят награбленное за границу", от называния кандидатов на эшафот и от более подробной характеристики их достойных эшафота деяний благоразумно воздержался — несомненно, в ожидании полторанинского УПК. На горло собственной песне наступил и президент "Альфа-банка", бывший руководитель МВЭС Петр Авен. Отвечая на газетные обвинения по своему адресу, начал он за здравие: "Мы привыкли говорить о силах, дискредитирующих политиков, о силах, пытающихся установить контроль над прессой и телевидением, о силах, организующих покушения на бизнесменов... Мы говорим о силах, а пора говорить о людях. О конкретных людях, чье уголовное прошлое и бандитские замашки во многом определяют, увы, сегодняшнюю деловую этику. Мы знаем этих людей, слышим их угрозы и молчим".
Далее, однако, следует сугубое "за упокой". "Я знаю людей, заказавших заметку обо мне в вашей газете. Знаю и повод, тем более что предупреждали и угрожали, причем отнюдь не только заметкой в прессе". Несомненно, очень хорошо, что Авен знает, кто на него наехал, и даже дает осторожные намеки, позволяющие сведущим людям с известной долей вероятия понять, кого он имеет в виду. Тем не менее трудно понять, чем отличается осуждаемый Авеном разговор о неназываемых "силах" от практикуемого Авеном разговора о неназываемых людях. Различие было бы существенным, если бы говорящие о "силах" действительно имели бы в виду духов преисподней или духов природы. Но поскольку под "силами" разумеются не вурдалаки и кикиморы, а вполне конкретные (но только не называемые ни иными полемистами, ни самим Авеном) люди, смысл отважного призыва остается не вполне понятным.
Авену стоит поучиться смелости у журналиста-международника Ионы Андронова, который, в отличие от трусоватого Авена, не побоялся не то что никому не страшной деловой структуры, но даже великого и ужасного президента РФ, публично поименовав его "балбесом охреневшим".
Андронов так поименовал Ельцина в отместку за то, что в английском переводе "Записок президента" имеется выражение "фашист Андронов". По поводу фашиста Андронов вчинил президенту многомиллионный иск и выразил готовность отвечать по встречному иску касательно балбеса. Проблема в том, что слово "фашист" будет рассматриваться по разряду клеветы, а "балбес" — по разряду оскорблений. Судебная практика показывает, что иски последнего рода удовлетворяются гораздо чаще, ибо тут достаточно установить неприличную форму высказывания, тогда как иски в связи с клеветой — дело куда более сложное. Как заметил адвокат ответчика Генри Резник, участвующий в процессе по аналогичному иску Жириновского к Гайдару, фашизм в РФ ненаказуем, следственно, не считается делом предосудительным, и следственно, именование кого-либо фашистом не может быть порочащим. Хитрость Резника в том, что если суд признает фашизм делом ненаказуемым, иск отклоняется; если же суд сочтет, что фашизм достоин преследования, он вынужден будет дать составообразующие признаки фашизма, т. е. создать прецедентную норму, по которой оба вышеназванных истца могут залететь на срок. Беда в том, что, в отличие от коллег-американистов типа Генриха Боровика, специализировавшихся в былые времена по утонченной софистике, Андронов промышлял мелкими пакостями и по своей мелкогэбэшной специализации в принципе не способен к расчету встречных софистических ходов, а сутяжничество на крупные суммы такую способность все же предполагает.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ