Главный инициатор процесса наследников Малевича против Stedelijk Museum, немецкий искусствовед КЛЕМЕНС ТУССЕН рассказал СЕРГЕЮ Ъ-ХОДНЕВУ об истории хранящихся в Амстердаме полотен Малевича и о своем отношении к их судьбе.
— Как бы вы обозначили свою роль в процессе наследников против музея? Получается, что вы выступаете почти что адвокатом этих людей.
— Нет, не так. Суд как таковой мне сам по себе не интересен, в отличие от адвокатов. Меня интересует не право, а скорее справедливость, я же занимаюсь историей искусства. Но вокруг искусства в ХХ веке происходило слишком много всего совершенно несправедливого, и если восстановить справедливость можно в судебном порядке — то почему нет.
— Вы убеждены, что нахождение картин Малевича в Stedelijk Museum — именно вопиющая несправедливость?
— Абсолютно. Но вы должны понимать, что тут на самом деле целая цепочка несправедливых, некрасивых и жестоких вещей. Сначала 1927 год, когда Малевич был вынужден бросить свои работы в Берлине, получив ту таинственную телеграмму, которой его вызвали в СССР, а потом его арестовали. Понимаете, он сам отобрал лучшие свои вещи, сам их вывозил в специально сконструированном контейнере, сам их развешивал. А теперь он даже написать не мог в Берлин. Точнее, мог, но только бы эти письма никуда не дошли... А затем, в 33-м, и в Германии тоже к власти пришли "плохие парни".
— Но нацисты вещи Малевича трогать не хотели?
— Скорее, руки не дошли. Правда, что-то действительно осталось в Берлине и погибло только в 1945-м, но самая важная часть оказалась в Ганновере, в художественном музее. Туда эти вещи отправили друзья Малевича. Впрочем, оказались эти картины в подвале. Но это их и спасло, когда музеи очищали от "дегенеративного искусства". А тамошний директор молчал о том, что у него в подвале.
— Тогда как же вещи оттуда попали в нью-йоркский МОМА?
— О, это отдельная история. Альфред Барр, первый директор МОМА, собирал по Европе вещи для своего музея и заехал в Ганновер. Директор ганноверского музея страшно хотел уехать из Германии, но не знал, как. И вот, когда приехал Барр, он его повел в подвал смотреть Малевича. Говорят, они там провели целую ночь и в конце концов заключили сделку: музей как бы одалживал Барру шесть картин, а тот обещал сделать директору музея американскую визу. Хотя никаких прав распоряжаться этими вещами у музея не было.
— А у Хуго Херинга, который отдал картины Stedelijk Museum?
— У него еще меньше. Вообще, Херинг был довольно сомнительной личностью, при нацистах был замешан во всяких грязных делишках, не случайно же он после войны буквально прятался в Шварцвальде, в полной глуши. И вот там, под кроватью, у него лежали холсты Малевича.
— А об этом знали?
— Знали, конечно. Многие хотели их купить, но он отказывался, потому что он их только хранил.
— Так как же они оказались в Stedelijk?
— Stedelijk его очень долго уговаривал. Они ему говорили: "Вам же жить не на что, вам нужны деньги". Вначале Херинг их уступил только ради их показа на выставке, потом их удерживали в аренде, платя ему субсидии. В конце концов он согласился их уступить насовсем, но когда обо всем договорились, с ним случился удар и он умер.
— Когда у русских наследников Малевича появились первые претензии?
— Еще в 1970-е. Им, конечно, сказали, что вещи могут вернуться только в музей, и они согласились, что им было делать. Советское руководство даже начало действовать по линии Инюрколлегии, в Амстердам приезжали разбираться ее агенты, но в конце концов Министерство культуры СССР поняло, что им выгоднее сохранить дружественные отношения со Stedelijk, и замяло дело. В 1989-м даже торжественно прошла выставка Малевича, совместно организованная русскими музеями и Stedelijk, ее привозили и в СССР. Причем советское правительство дало гарантии, что наследники Малевича не будут выступать с претензиями: спрашивается, какое оно имело право давать такие гарантии?
— А вы когда стали заниматься этим вопросом?
— В 1991 году, когда стало вообще возможно к этому вопросу вернуться. Я приезжал в Россию, разыскал тамошних наследников. Это было сложно, они разъехались по бывшему Советскому Союзу. А были еще и наследники в других местах, в общей сложности получается десять стран. Тогда мы и начали действовать.
— Но что вами двигало при всем этом?
— Видите ли... Ну вот, когда я в 1992 году приехал в MOMA и стал разбираться, меня практически выставили вон. Оказалось, что все бумаги, касающиеся Малевича, почему-то потерялись. Это нехорошо, это дурно пахнет. Музеи не должны так поступать, они не должны хранить то, что фактически отобрано у других людей. Это касается не только Малевича, конечно, но просто именно эта история — едва ли не самая впечатляющая. И теперешнее решение — это еще и акт большой политической ответственности. И России должно быть, мне кажется, приятно, что интересы ее граждан — самых обычных граждан, не олигархов — даже в таких сложных вопросах, как выясняется, можно с успехом отстаивать. Правда, тогда и Россия должна быть готова проявлять ответственность со своей стороны.