В Бельгии в городе Брюгге открыта выставка "Ханс Мемлинг, пятьсот лет реальности и вымысла" (Hans Memling, cinq siecles de realite et de fiction). На ней собрано около сорока произведений художника, что составляет половину его работ, дошедших до наших дней. Сегодня выставки старого нидерландского искусства достаточно редки, так как собрать работы ХV века нелегко: они выполнены на дереве — материале, за пятьсот лет ставшем очень хрупким и весьма сложным для транспортировки.
Ханс Мемлинг — художник с прочно установившейся репутацией. На протяжении пятисот лет его имя известно любителям живописи, а работы Мемлинга находились там, где были созданы — в церквях и общественных зданиях его родного Брюгге, благодарно хранившего память о художнике. Особенно полюбил Мемлинга ХIХ век. Фромантен, французский художник эпохи романтизма, написавший о нидерландских художниках ХV-ХVII века прекрасную книгу "Старые мастера", ставил его чуть ли не выше Ван Эйка и намного выше Рогира ван дер Вейдена. В любви к Мемлингу были едины французы и немцы: романтик Шлегель и назареец Пассаван посвятили хвалебные страницы его живописи. Отзывы знатоков девятнадцатого века определили место Мемлинга в истории искусства: в ХХ веке любой музей, обладающий его произведениями, помещает их среди наиболее чтимых своих шедевров.
Немцы, наверное, интуитивно, чувствовали в Мемлинге своего соплеменника — он родился недалеко от Франкфурта-на-Майне. Интуитивно, ибо документы о его немецком происхождении были найдены позднее, а все легенды о художнике крепко привязывали его жизнь к городу Брюгге. Сложнее понять, чем привлекал Мемлинг пылких французов: довольно трудно сочетать любовь к Рубенсу и Мемлингу, как то удавалось Фромантену. Меланхоличный повествовательный Мемлинг даже апокалипсис рассказывает с бесстрастной обстоятельностью повести о похоронах или свадьбе в соседнем доме. Выражение достойной скуки и постоянного сознания собственного достоинства, смешанных с религиозностью, ставшей привычкой, написано на лицах с его многочисленных портретов так же, как и на лицах мемлинговских святых. Святой Себастьян со знаменитой картины в Брюсселе, несмотря на многочисленные вонзившиеся в него стрелы, обернулся к зрителю с выражением досады на лице — с физиономией студента, уставшего от назойливых вопросов ректора.
Любовь начала XIX века к Мемлингу объясняется пылкой страстью романтиков к вновь открытым средним векам. Костюмированные бюргеры Мемлинга идеально соответствовали желанию соприкоснуться с пестрым населением старых фламандских городов, и мемлинговская обстоятельность удовлетворяла его больше, чем величественность Ван Эйка или экспрессивность Рогира ван дер Вейдена. К тому же в произведениях Мемлинга разлита меланхолия, родственная пассеизму баллад Шиллера и Байрона, всегда бывшему оборотной стороной бурного натиска романтиков.
В 50-60-е годы нашего столетия на Мемлинга обрушилась критика современных знатоков нидерландского искусства. Его обвинили в несамостоятельности и банальности. Он был низведен до положения второстепенного мастера времени упадка, милого, но пошловатого, во многом уступающего Петрусу Кристусу, Дирику Боутсу и Гертгену тот Синт Янсу. Картины Мемлинга оставались на почетных местах в музеях, но в толстых монографиях, посвященных нидерландской живописи, он отодвинулся на периферию историю искусства как ретроград и плагиатор.
Жестокие упреки к Мемлингу определялись желанием, во многом справедливым, пересмотреть историю искусств, основанную на культе знаточества в прошлом столетии. В 70-е годы, когда остро пробудилась любовь ко всяческому упадку, критика поутихла и Мемлинга сравнили с Перуджино — типичным художником detente, как называют искусствоведы конец итальянского XV в. (французское слово detente в данном случае обозначает нечто среднее между упадком и затишьем, и это точно характеризует дух последних лет кватроченто).
Сегодня уже никто не будет спорить ни со вкусами Фромантена, ни даже со вкусами широкой публики, чьи симпатии всегда были на стороне Мемлинга. Мемлинг занял свое достойное место — чудный художник из чудного Брюгге. В этом году были устроены сразу две монографические выставки художников, чья судьба и чье искусство теснейшим образом переплетены с Брюгге: выставка Петруса Кристуса в Нью-Йорке и теперь — выставка Мемлинга. Интерес к Брюгге понятен — это один из самых красивых и лучше всего сохранившихся городов Северной Европы. Атмосфера Брюгге пропитана меланхолией и ностальгией, средневековые дома и мосты, печально отраженные ровной гладью бесчисленных каналов, словно хотят вернуться на картины старых мастеров, откуда и взяты.
Брюгге напоминает Hortus conclusus ("Закрытый сад"), символизировавший бегство от мирской жизни в иконографии XV века, и как будто для большей туристической живописности по городу рассыпано множество монашек в причудливых чепцах: в Брюгге до сих пор находится крупнейший в Европе монастырь бегинок. Из-за погруженности в свое прошлое (подчеркнутого тем, что город множится в бесконечных неверных отражениях в воде и потому похож на затонувший во времени обломок эпохи, теперь кажущейся нам прекрасной) Брюгге часто называли Венецией Севера. Красота Брюгге намного проще, мельче, скромнее и опрятнее венецианской. Рядом с итальянским городом Брюгге — это красота бюргерского дворика, выложенного каменной плиткой, в сравнении с красотой мраморных ступеней палаццо. Зато charme discret Брюгге рождает размышления о том, что является основой основ европейской культуры — о бюргере, о его мышлении и быте, о его судьбе и значении. Сегодня Брюгге представляет собой чудом уцелевший бюргерский рай, отличный как от современных метрополисов, так и от итальянских городов, хранящих связь с античностью и роскошью фантастических царств восточных сказок. Брюгге следовало бы назвать Североевропейской Венецией, в отличие от нашей русской Северной Венеции.
Петрус Кристус и Ганс Мемлинг представляют собой два разных этапа развития этого рая. Кристус всего на 25 лет старше Мемлинга, но между ними колоссальная разница. Живопись Кристуса соответствует расцвету Брюгге и отражает все достоинства бюргерского мира: мышление четкое и ясное, трезвый взгляд на вещи, простую и глубокую религиозность, здоровую красоту богатого быта, не склонного к излишествам. Живопись Мемлинга говорит об усталости и расслабленности, она полна меланхолии и рефлексии, несколько поверхностно-внешнего благочестия и любви к красивости и декоративности. Как и в Италии конца XV века, искусство Нидерландов пронизано чувством духовной изможденности, как будто бы все затихло перед наступающей новой эпохой.
В слабости всегда есть своя сила. Меланхоличная живопись Мемлинга подвигает на медитации, и выставка в Брюгге необычайно им способствует. В отличие от нью-йоркской экспозиции Кристуса, жесткой и лаконичной, здесь, кроме самого мастера, представлены работы его учителей Рогира ван дер Вейдена и Стефана Лохнера, сильно повлиявшего на Мемлинга, живопись, рисунки и миниатюры последователей нидерландского художника, декоративно-прикладное искусство его времени. Дополнением к выставке служит сам город с его улицами и соборами, застывшими на рубеже XV и ХVI века, в эпоху detente. Недаром в конце прошлого столетия бельгийский писатель Жорж Роденбах создал роман с характерным названием Bruges La Morte ("Мертвый Брюгге"), наполненный размышлениями об одиночестве и смерти, навеки связав фламандский detente с одним из самых буржуазных городов Европы.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ