Дэвид Паунтини: мне неинтересен спектакль с расчетом на скандал
Британский режиссер ставит "Кармен" в Большом театре
Сегодня в Большом театре премьера оперы Жоржа Бизе "Кармен". С работающим над постановкой известным британским режиссером ДЭВИДОМ ПАУНТИНИ встретилась ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.
— Это не первый ваш спектакль в России. Какова судьба "Чародейки" Чайковского, которую вы несколько лет назад поставили в Мариинском театре?
— Понятия не имею. Это надо спросить в Мариинском театре.
— Вы совсем не следите за жизнью своих спектаклей?
— Если бы вы сосчитали все мои постановки, которые я сделал, то поняли бы, что следить за ними невозможно. Это математический факт. Я не хвастаюсь.
— Вы часто беретесь за новые оперы. Вам они интереснее уже много раз поставленной классики?
— С точки зрения режиссуры, конечно, интереснее ставить классику. Потому что это очень хорошие, проверенные временем произведения. Но если вы хотите развиваться, меняться, то нужно ставить что-то новое. Особенно учитывая мой стаж работы.
— Рядом с вашим именем часто употребляют понятие "политический театр"...
— Мне кажется, опера вообще очень политизированное искусство. Она всегда использовалась для политических целей — королями, диктаторами, режимами. Примеры Сталина и Гитлера чего стоят. К тому же сюжеты оперных произведений часто связаны с политическими коллизиями.
— Работая в России, вы тоже об этом не забываете?
— Опера может обсуждать политические темы. Но это не значит, что она обсуждает конкретно партию мистера Путина или какую-то еще. Естественно, я пытаюсь войти в контекст российской политики и понять, что здесь происходит. И в каком-то смысле можно сказать, что в своем спектакле я тоже следую политической линии. Так как я считаю, что "Кармен" — это опера о свободе, сексуальной свободе. И в современном мире гламура, моды и коммерциализации деньги используются для того, чтобы приобрести иллюзию этой свободы. А ведь нет другой, более важной политической идеи, чем идея свободы.
— Как вы считаете — лучше, когда поют на языке оригинала или на языке аудитории?
— Лучший вариант — когда русская опера в России исполняется российскими исполнителями на русском языке. Дальше начинаются компромиссы. Если, например, в Англии дать русскую оперу по-русски, с титрами — звучит, конечно, лучше. Но получается совершенно иной театральный опыт.
— С другой стороны, у певцов часто так плохо с дикцией — особенно, когда они поют не на своем родном языке,— что с титрами как-то даже комфортнее.
— Правда. Вообще, проблема с четкостью произношения — она касается всех сторон нашей жизни. Вы можете сравнить диктора на радио, скажем, 1945 года и нынешнего — не важно, русское это радио, английское. Или поп-музыка 40-х и нынешняя. Тогда намного четче было. Все слова очень ясно проговаривались. Потому что хорошее произношение было в моде. Оно означало хорошее образование, принадлежность к определенному классу. Теперь это не модно. Теперь все хотят подражать улице.
— Вы работаете над "Кармен" с двумя составами. Это для вас привычно?
— Не совсем. Трудно найти время на оба состава. Кроме того, в этой опере очень большая роль хора, поэтому с ним много приходится работать.
— Ну, хор все-таки на два состава один и тот же. А вот как с французским языком, на котором нужно не только петь, но и разговаривать,— ведь "Кармен" впервые в Большом ставится в авторской версии, с диалогами?
— Очень сложно. Но эта проблема не только Большого театра. По большому счету, кроме французов, никто не может спеть хорошо французскую оперу.
— Кто-то из героев у вас вызывает сочувствие?
— Хороший вопрос. Нет. Дон Хозе — совершенно неприглядный персонаж, зажатый шовинист. Эскамильо — это вообще нелепость. А Кармен скорее можно восхищаться. Вряд ли ей можно сочувствовать. Как сложно сочувствовать тигрице. Но можно находить тигрицу очень красивой и сильной.
— Это спектакль про современный мир?
— Я надеюсь, да. Иначе нет смысла делать.
— То есть в идеале вы бы хотели, чтобы ваши зрители узнавали собственную жизнь?
— Совсем не обязательно, чтобы они московские кухни там видели. Но отношения между мужчинами и женщинами — да. Я бы хотел, что это было узнаваемо.
— Но ведь отношения между полами с тех пор, когда писалась опера, очень изменились.
— Но, глядя на Кармен, вы это не чувствуете. Поэтому это и была совершенно революционная опера в свое время. Самая неслыханная сцена — когда контрабандисты зовут Кармен с собой на дело, а она отвечает, что ей есть чем получше заняться — у нее тут любовник. Думаю, что немногие из зрительниц во времена Бизе могли бы такое сказать.
— Ну, сейчас это заявление шока не вызывает. Значит ли это, что режиссер должен придумывать какие-то дополнительные шокирующие моменты?
— Я думаю, в любой постановке "Кармен" должна чувствоваться опасность. Изображать ее как испанскую рутину-идиллию — это искажать смысл оперы. Но мне неинтересно создавать спектакль с расчетом на скандал.
— Вы работали в двух главных русских театрах, Большом и Маринке, не могли бы вы их сравнить?
— Мы уже говорили про тигров. Очевидно, что в одном из этих театров есть тигр, расхаживающий по коридорам. Я в другом, и у меня был очень интенсивный, серьезный и продуктивный период работы.