Легитимность и формально-юридическая чистота подавляющего большинства конституционных реформ всегда были сомнительными, поэтому события, начавшиеся 21 сентября в 20.00, с равным правом можно назвать и поэтапной конституционной реформой, и государственным переворотом. Различие, вероятно, только в том, что ex post facto реформой называют мероприятие отчасти полезное, а по методам проведения — относительно вегетарианское, переворотом же именуют начинание в равной степени далекое от соображений как государственной пользы, так и принципа "при введении просвещения по возможности избегать кровопролития".
Пока можно констатировать, что президент в меру сил старается, чтобы переворот обернулся-таки реформой в вышеуказанном смысле, тогда как сидельцы Белого дома явно желают обернуть "поэтапную конституционную реформу" государственным переворотом — и покровавее. Поскольку до сих пор чаша весов явно склоняется в пользу президента, можно сдержанно рассчитывать, что в итоге переворота будет поменьше, а реформы — побольше.
Героическая оборона Белого дома
В пропрезидентских кругах много говорили о том, что своим вызывающим поведением Руцкой с Хасбулатовым как бы пытаются спровоцировать президента на героические (но не поддержанные армией и полицией) действия, после чего автоматически корона достается Руцкому, а власть — Хасбулатову. Не исключено, что 18 сентября, публично изобличая "мужика-президента" в буйном пьянстве, председатель ВС действительно рассчитывал спровоцировать мужика на самоубийственные глупости. Первоначальное поведение флюгеров типа Зорькина, Румянцева или патриаршего пресс-секретаря диакона Кураева свидетельствует о том, что именно такой сценарий — "безрассудство Ельцина — создающийся вокруг него политический вакуум — окончательное воцарение ВС" — представлялся ловителям господствующего ветра наиболее вероятным.
Однако создается впечатление, что, полагая Ельцина жертвой провокации, корыстные и бескорыстные приверженцы ВС попали в ловушку сами, а спровоцировала их ложная аналогия между двумя героическими оборонами Белого дома — в августе 1991 года и в сентябре 1993-го. Немедленно оказались забыты все прежние страстные доводы о том, что август 1991-го — не более чем постыдный спектакль с коварными закулисными режиссерами и грязно обманутой массовкой. И вчерашние заядлые разоблачители "мифа об августовской революции", доселе вполне благосклонно внимавшие представленной Александром Невзоровым "песне русского сопротивления", описывающей август 1991 года, а именно: "Упырей спасая, бесновалась пьяная толпа", вдруг увидели в спасении и бесновании не замеченные ими прежде святость и возвышенность.
В ходе такого духовного преображения остались забыты, однако, некоторые важные детали, сводящиеся к тому, что и для победы и для нравственного суда над происходящим не столь важно, кто сидит в Кремле, а кто — в Белом доме, сколь другие детали взаимного сидения. Наиболее важная деталь — это первичная реакция обывателя: дело не в том, кто нарушает Конституцию (благо, что все кому не лень, включая ее главного защитника Зорькина, давно обходятся с ней кое-как), а в том, от кого, по его мнению, исходит угроза его жизни, имуществу и благополучию.
Введя в 1991-м бронетехнику на улицы столицы, ГКЧП создал у обывателя острое ощущение опасности — и Белый дом оказался в его глазах защитником нормальной человеческой жизни, при которой танки не ездят, а "калашниковы" не стреляют в местах, для того не предназначенных.
Вняв настоятельному мнению советников, убеждавших без самой крайней надобности — покуда Хасбулатов и Руцкой вовсе не озвереют — не трогать Белый дом и пальцем, предоставить депутатам доходить до кондиции в абсолютном вакууме и уж никоим образом не пугать обывателя бронетехникой, президент выиграл первый и самый важный этап сражения: из Кремля, по крайней мере обывателю, ничего не грозило. Вместо того, чтобы понять все коварство президента, никак не желающего украшать столичные улицы бронированными жабами и пугать ими обывателя, и вместо того, чтобы подражать Ельцину в стремлении пощадить нервы обывателя, сидельцы Белого дома решили взять на себя пугательные функции ГКЧП, причем в варианте много худшем, чем язовско-крючковский. Язов и Крючков, по крайности, вывели на улицы регулярные (т. е. минимально обученные и дисциплинированные) войска и к тому же с приказом не стрелять. Хасбулатов и Руцкой, по имеющимся данным, вооружили "калашниковыми" не солдат, но подонков общества и отправляли их на вылазки.
Доселе президентские приверженцы указывали, что жить в государстве, совершенно благоустроенном с правовой точки зрения, — это конечно, наилучший вариант, но реальный выбор давно уже является несколько иным: либо "плюшевый авторитаризм" (в той мере, естественно, в какой авторитаризм вообще может быть плюшевым) президента, либо диктатура революционного конвента в лице ВС. При этом добавлялось, что Робеспьер-Хасбулатов и Марат-Руцкой если еще не умыли Россию кровью, то лишь потому, что возможности такой пока не представлялось. Минимальная возможность в виде обустроенного на Краснопресненской набережной минизаповедника Советской власти — такой, как она была изображена в основополагающих трудах Руцкого и Хасбулатова — немедленно привела к убийствам мирных граждан, а серия расстрельных указов и назначение военным министром генерала Ачалова, пользующегося и в военных кругах репутацией "мясника", дает возможность самому недоверчивому человеку убедиться в том, как выглядела бы реализованная максимальная возможность, т. е. власть Руцкого над несколько большей территорией. В этом смысле указ Ельцина разве что несколько катализировал процессы, давно идущие в ВС, и позволил нарыву прорваться не на всей российской земле, но лишь на ее малой части — и то с довольно прискорбными последствиями.
Руцкой как пифия
Гражданская скорбь экс-вице--и. о. президента Руцкого по поводу случившегося 21 сентября государственного переворота дополняется прямо-таки мистической деталью. 22 июля с. г. именно Руцкой объявил, что через два месяца, т. е. именно в 20-х числах сентября, настанет триумфальный для него час "Ч", после чего демократы из ельцинского окружения предстанут перед строгими и справедливыми судами. Час "Ч" настал строго по расписанию, экс-вице--и. о. оказался форменным провидцем, но о своем пророчестве сегодня он не упоминает — вероятно, потому, что напророченный час "Ч" был устроен не им, а соперником. Впрочем, пророчествам вообще свойственно сбываться неожиданным для самого предсказателя образом, так что в таком повороте судьбы большого дива нет.
Не было бы дива и при отсутствии самого пророчества: при ретроспективном взгляде на предысторию переворота можно отметить два обстоятельства. Во-первых, о том, что рано или поздно гордиев узел будет как-то разрубаться (при том, что последствия рубки могут быть самыми непредсказуемыми), говорили долго и много — почти как о снятии денежного навеса посредством либерализации цен. Аналогия, вероятно, действенна и в другом: когда о не слишком приятном, но неизбежном решении говорят так долго, час "Ч" воспринимается хотя и без особой радости, но зато и без особого гнева — "сколь веревочка ни вейся...".
Во-вторых, все предлагавшиеся иные способы выхода из конституционного тупика (любопытно, что после 21 сентября их стало еще больше — публику вдруг порадовали Валерий Зорькин, Григорий Явлинский, нижегородский губернатор Борис Немцов и редактор "Независимой газеты" Виталий Третьяков) наряду с выдающимся комбинационным хитроумием отличались одним небольшим изъяном: отсутствием не то что гарантии, но даже и намека на гарантию того, что хитрая пакетная комбинация будет выполняться как предписано, а нарушителю ее — не поздоровится. Если общество уже подготовлено к принятию горького лекарства, а надсадно рекламируемые сладкие микстуры обладают всеми мыслимыми достоинствами, кроме действенности, начало процедур — только вопрос времени.
Существует, наконец, исторический — и поэтому особо дорогой сердцу всякого патриота — прецедент. 16 марта 1907 года премьер Столыпин обратился к тогдашним народным депутатам, также недостаточно брезговавшим общением с революционными подонками общества, со следующими словами: "Пусть злоупотребления будут разоблачаемы, пусть они будут судимы и осуждаемы. Но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого готовится открытое выступление; эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли. Все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: 'Руки вверх'. На эти слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты, может ответить только двумя словами: 'Не запугаете'". Спустя два с половиной месяца, 3 июня 1907 года, в обстановке сильного общественного безразличия Дума была распущена, и началась "столыпинская реакция".
Ельцинская реакция
Начинающаяся ельцинская реакция прежде всего столкнется с ключевым вопросом всех государственных переворотов: как платить по авансам? — ибо нет сомнения, что авансы в виде платы за поддержку или хотя бы благожелательное невмешательство были раздаваемы, и раздаваемы щедро. Всякий победитель вообще существо взволнованное и потому склонное к вакханалии.
Одна из проблем здесь такова: общество ожидает после подобных катаклизмов если и не полного искоренения лихоимства, то хотя бы введения его в пристойное русло; оно ожидает также и присущего диктатуре сглаживания наиболее вопиющих социальных контрастов. Однако социальная база победителей может в этом смысле превратиться в подведенную под них мину, так как лихоимство частично присуще, к сожалению, одному из главных элементов указанной социальной базы, а именно труженикам исполнительной власти, другой же важнейший элемент — предприниматели — не поприветствуют шаги, направленные на сглаживание контрастов.
А вот другая проблема. Перефразируя лозунг французской Июльской революции 1830 года, можно сказать: "ВС пролил народную кровь, он более не может царствовать". Однако надо как-то укомплектовывать новый парламент, жить вовсе без которого неприлично, и тут регионы, от которых зависит, допустить или не допустить выборы, могут довольно сильно взять президента за глотку. Ситуация может создаться достаточно парадоксальная: страшный диктатор Ельцин будет вынужден идти на чрезвычайные уступки местным князьям, чтобы провести ограничивающие его страшную диктатуру выборы. Ключом к выборам окажется, вероятно, стандартная формула "дотации & субвенции", что, понятным образом, никак не облегчит и без того прискорбное состояние казны.
МАКСИМ СОКОЛОВ
Не приведи господь теперь увидеть российский бюджет — бессмысленный и беспощадный
Несомненно, что в нашей будущей экономической жизни очень многое будет зависеть от того, "чья возьмет" по итогам начинающегося бабьего лета российской демократии. Победят одни — будет лучше, победят другие — хуже. Одним словом — диалектика.
В некоторых сферах бизнеса конъюнктура оживилась вне зависимости от исхода событий, а как говорится, "по факту". На мировом рынке подорожало золото, упала немецкая марка, у нас в России задергался рубль и его крупнономинальный суррогат — ваучер. Одним словом, пора для масштабных спекуляций настала не только в политике.
Однако необходимо иметь в виду, что есть такие сферы, в которых с очень высокой вероятностью может наступить ухудшение — в том случае, если вообще кто-нибудь победит.
Начнем издалека — с практики народнохозяйственного планирования времен от первой до последней пятилетки. Даже в наитоталитарнейшие времена эта сфера была, пожалуй, единственной, где инстинкт государственного самосохранения поддерживал реальный плюрализм мнений, вполне адекватно отражающий плюрализм интересов субъектов экономики.
Суперминистерства — Госплан и Минфин — формировали план и бюджет, по возможности сбалансированные как внутри себя, так и друг с другом. Оба документа сперва выносились на Совмин, где его перекраивали в соответствии с нахрапистыми наскоками министров-отраслевиков — кто сильней, тот и перетянет одеяло на свою сторону. Потом план слушался на пленуме ЦК КПСС, где к перетягиванию одеяла подключались обкомовцы-территориальщики. После изрядной перебранки достигался некоторый консенсус, и в итоге получалось то, что получалось.
Мы, разумеется, не идеализируем эту схему — все сшибки субъектов экономики и федерации проходили строго конфиденциально, результаты выполнения "того, что получалось", на уровне государственной политики умело фальсифицировались.
Эта система была хороша только одним — Совмин выводил на чистую воду ЦК, если последний слишком шибко "тянул одеяло", а экономический отдел ЦК следил, чтобы и министры не слишком гребли под себя. Иными словами, советская государственная машина сама наложила на себя епитимью двойного контроля над распределением ресурсов и денег.
А дальше стало еще лучше — за Совмином стал следить ВС (причем одно время слежка шла попарно и поперекрестно между властями Союза и России), Госкомстат СССР стал публиковать данные, которым можно было верить, а министерства, фракции и ветви власти стали оживленно обмениваться письмами, выпадами, опровержениями, которые, естественно, становились достоянием независимых экспертов-наблюдателей. Одним словом, по-большому, по-государственному, соврать стало практически невозможно.
Чего стоит одна только последняя дискуссия по бюджету на 1993 год — как нам кажется, она дала на порядок больше информации о финансовом положении страны, чем все справочники, вместе взятые. Здесь уместно напомнить, что П. А. Столыпин, выступая на заседании впоследствии разогнанной Государственной думы, сказал: "Я думаю, что рассмотрение бюджета в Государственной думе есть одно из самых существенных ее прав. Результатом его должно быть пролитие света на такие теневые стороны бюджета, выяснение которых ожидается от Государственной думы".
Как нам кажется, теперь всем "выяснениям" пришел конец. Более того, победа любой из сторон однозначно создаст при принятии государственных решений в экономической и финансовой сферах ситуацию худшую, нежели даже во времена партийного руководства экономикой.
В течение ближайшего времени и, видимо, по крайней мере до начала будущего года все вопросы бюджетного планирования, банковской деятельности, статистического анализа развития экономики будут монополизированы. Ситуация скатывается к тому, что для принятия многих решений в финансовой области (выдача кредитов, индексация бюджетных статей, списание долгов) не будет необходимости принимать какого-либо официального документа (постановления, указа, закона). Все можно будет решить на уровне личного согласования во внепротокольной обстановке — ведь официального каверзного вопроса "А на основании чего, собственно, вы...?" уже никто не задаст. Иными словами, на нынешнем витке реформы в экономику может вернуться принцип, характерный в свое время только для политики: "гарантией законности действий Комитета является его следование линии партии".
Но даже это не самое главное. "Линия партии" всегда была в России дорогим удовольствием, но если раньше агитация была в основном наглядной, то сейчас она стала преимущественно финансовой. И чем дальше, тем больше.
Как стало известно редакции Ъ, сейчас в Минфине и Центробанке обсуждается вопрос об открытии кредитной линии на нужды экономики на IV квартал в размере 5 трлн рублей. Не жалко, если это действительно окажется кредит экономике (хорошо структурированный, расписанный по наиболее эффективным направлениям использования); хуже будет, если это — бессмысленный с экономической точки зрения кредит политике. Тогда не компенсированный снижением темпов спада инфляционный всплеск будет беспощадным для экономики.
При этом, как уже отмечалось, всю внешнюю атрибутику "жесткой финансовой политики с элементами разумного регулирования производства" удастся сохранить с легкостью.
Рефинансовую ставку повысят до 200% (правда, те 5 трлн рублей отдадут в 20 раз дешевле — Минфин ведь считает для себя оскорбительным заимствования больше, чем под 10% годовых). Бюджет в итоге "нарисуют" какой надо, чтобы на ночь легко читался. Практика есть — напомним, что бюджет на I квартал реформы Гайдара был принят 15 февраля 1991 года (спустя 45 дней после начала квартала), а его исполнение утверждено парламентом, который тогда стоял горой за исполнительную власть, уже 15 марта (за 15 дней до конца квартала), естественно, с дефицитом всего в 5% ВНП (то, что МВФ прописал), величину которого сам же Гайдар и прикинул в экономическом крыле своего правительства.
Да и темпы инфляции покажут, какие надо. Вспомним, что Госкомстат РФ уже однажды высказывал предположение о том, что после либерализации цен они выросли в среднем в 3,45 раза, хотя и затруднялся назвать хоть один вид продукции, который подорожал бы менее чем в 4 раза.
Возможно, что мы излишне сгущаем краски. Возможно, реформы в России действительно стали необратимыми до такой степени, что независимость Банка и статистики гарантирована самой жизнью. Утешает лишь одно: реформы стали необратимыми настолько, что все уже научились понимать, почему так быстро растет курс доллара, хотя по официальным заявлениям и инфляция, и спад неуклонно хиреют под сенью ветвей власти.
НИКИТА Ъ-КИРИЧЕНКО