В апреле 2005 года в возрасте 71 года скончался Мел Гуссов, критик газеты "Нью-Йорк таймс" и писатель, оставив незаконченной свою работу обо мне и моих книгах. Я писал роман "В поисках тебя" семь лет, и все эти годы никто не знал об этой книге — одиннадцатой по счету и самой объемной — больше Мела. Да, пожалуй, не только о книге — обо мне самом никто не знал больше него. В первом интервью со мной для "Нью-Йорк таймс" (28 апреля 1998 года), том самом, где я впервые публично заявил, что ни разу в жизни не видел отца, Мел написал: "Сквозь все — и притом весьма увесистые — романы Джона Ирвинга красной нитью пролегает мотив брошенных детей и исчезнувших без следа родителей".
Я не хотел с ним соглашаться.
Ни один взрослый в моей семье ни разу не сказал при мне ни слова о моем отце. Я не знал ни кто он, ни где он, ничего. Лишь в 1981 году, когда мне было 39 лет и я разводился со своей первой женой, однажды утром мама выложила на обеденный стол пачку писем. Мой отец писал их ей во время второй мировой войны — с авиабазы в Индии и из госпиталей в Индии и Китае. Его звали Джон Уоллес Блант, он служил в военно-транспортной авиации. К пакету писем прилагались четыре фотографии папы в форме. Вот он играет со мной в саду у моей бабушки в Эксетере; на оборотной стороне аккуратным почерком мамы выведена дата — 16 сентября 1942 года — и мой возраст — шесть с половиной месяцев.
Его письма чрезвычайно подробны. Он несколько раз весьма тщательно объясняет маме, почему не хочет жить с ней дальше и собирается разводиться, но выражает надежду, что она позволит ему общаться со мной. Мама не позволила. Я-то всегда думал, что они развелись еще до моего рождения.
Но это случилось только в июле 1944-го, когда мне, Джону Уоллесу Бланту-младшему (так меня назвали при рождении), было два года. Мама снова вышла замуж в июле 1948 года, когда мне было шесть лет. Колин Ирвинг, мой отчим, официально усыновил меня, и мне сменили имя — я стал Джоном Уинслоу Ирвингом (Уинслоу — девичья фамилия мамы). Я так влюбился в отчима, что дрался — много-много раз — с детьми, которые называли его так: для меня-то он был самый настоящий и любимый отец. В честь него я назвал своего первого сына.
И еще я говорил всем и каждому, что мне плевать, кто мой настоящий отец, где он и что он, и я не собираюсь его искать. Только моя вторая жена и Мел Гуссов знали, что это неправда.
Одним прекрасным воскресным летним вечером в 2001 году я повел Мела на ежегодный тату-съезд. Я занимался тогда разработкой материала для романа "В поисках тебя". Мел был в общих чертах знаком с сюжетом, во втором интервью со мной он так описал мою "вещь в работе": "История про то, как сын ищет своего блудного отца — органиста, который много лет назад бросил его мать — тату-художницу; рассказ идет от первого лица, а история охватывает несколько десятилетий". Органист имел пристрастие к татуировкам, тату-мастера называют таких "коллекционеры" и говорят, что те "подсели на чернила". Вот я и повел Мела на съезд людей, чьи тела целиком покрыты татуировками.
В тот воскресный день я снова решительно отверг предположение, что одержим мыслями об отце и всем, что с ним связано. Я сказал Мелу: "Вот если бы, скажем, мама оказалась несчастна в браке с отчимом, ну тогда бы я, может, и подумал, не поискать ли мне Джона Уоллеса Бланта. Но вышло так, что она была счастлива, и поэтому меня все более чем устраивало". Наглая ложь! Мел сразу это понял.
Мне в конечном итоге пришлось признаться Мелу, что я лгал — другое дело, что в первую очередь я лгал самому себе. В одном письме Мелу я говорю так: "Когда ты ребенок и взрослые тебе чего-то не говорят — не просто, скажем, мама или папа, а все взрослые, с которыми ты знаком,— в этом случае у тебя один выход — смириться... Разумеется, мой неведомо куда девшийся отец занимает чудовищно важное место в моих книгах, особенно в последней — "В поисках тебя". И все же я упорствовал, не желая признавать этот факт. Упорствовал всю жизнь".
Если говорить правду, то мне всегда хотелось найти отца — просто мне было легче воображать его себе, чем встать и отправиться на поиски. Можно сказать, я всю свою писательскую карьеру занимался одним — изобретал, придумывал своего отца.
Роман "В поисках тебя", который доказывал правоту Мела как никакой другой, я начал писать в апреле 1998 года. А в декабре 2001-го, когда я дошел до середины, меня отыскал 39-летний мужчина по имени Крис Блант. Крис полагал, что мы братья. Вот так и открылась таинственная дверца; выяснилось, что у меня три брата и сестра. Я познакомился со всеми, кроме одного, и со всеми их детьми.
Когда в моей жизни появился Крис, я воображал, что папа еще ждет меня (в последних двух главах романа) — на самом же деле Джон Уоллес Блант умер в 1996 году (ему было 77 лет). Крис нашел меня лишь пять лет спустя.
Мы с мамой так и не поговорили про папины письма. Для Уолли из "Правил виноделов" я позаимствовал из папиных писем описание бирманских джунглей и китайских и индийских госпиталей. Все, что касается Бирмы, и многие другие вещи я просто скопировал из его писем 1943 года. На самом деле это был такой крик в пустоту: "Эй, привет! Узнаешь?" Но он не откликнулся.
Он, конечно, знал, что мама сменила мне имя — иначе не стал бы называть другого своего сына Джоном Уоллесом Блантом Младшим. Но знал ли он, что его первый сын — Джон Ирвинг, писатель? Эту тайну уже не раскрыть.
Как я уже сказал, вместе с тремя братьями и сестрой я неожиданно обрел целый ворох племянников. Один из них, сестрин сын, когда учился в школе, записал с моим папой — своим дедушкой — интервью в качестве домашнего задания по истории. Он прислал мне диск и распечатку.
Я написал Мелу: "Мне не хватило смелости сразу сесть и прослушать запись. Сначала я несколько раз прочел распечатку, чтобы привыкнуть к словам, знать, что папа скажет, прежде чем я услышу его голос. Сделав это, я отправился к себе в спортзал, запустил беговую дорожку, включил проигрыватель на полную громкость и побежал так быстро, как только мог, исходя потом и слезами под звук его голоса. Мне казалось, я уже слышал его раньше".
А еще я ему вот что рассказал: "Мои трое детей часто спрашивают меня: "Чего ты все время на всех кидаешься?" Я сам себе постоянно задаю тот же вопрос. Судя по рассказам других детей моего папы, судя по тому, что я сам вычитал из его писем, Джон Уоллес Блант был добрый и милый человек. Но он отверг маму, и она отказалась простить его за это; ее ярость вошла в мою жизнь практически с рождения. Моя ярость — от нее, как и мои гены".
В романе "В поисках тебя" есть эпизоды, которые я едва могу перечитывать — всякий раз вскакиваю из-за стола и ухожу из комнаты. Например, некоторые сцены между Джеком и его матерью, Алисой, скажем, вот эта: "Когда-то он пытался разузнать у нее все, а она не хотела его ни слышать, ни видеть. Теперь он не хотел дать ей шанса облегчить свою ношу. Ему плевать на все, что она хранила от него в тайне — в самом деле, что ему все это? Когда он был маленьким, все это имело огромное значение, но тогда мама молчала, как каменное изваяние. Теперь роль изваяния перешла к Джеку".
А еще фразы вроде этой: "Сколько всего в нашей памяти — ложь! Не фотографии, а открытки: снег, на котором нет следов, рождественские свечи в окнах; а ран, зияющих на телах и в душах детей, не видно". Я писал Мелу: "Эта фраза, по-моему, правдива до боли, и все же мне-то кажется, что мне лично никто боли не причинял. Во всяком случае мама... Всего лишь одна вещь — эта стена молчания... и он, безымянный, неведомый, о котором нельзя говорить. Я совсем ничего про него не знал и поэтому вообразил своего настоящего папу куда худшим человеком, чем он был на самом деле. А потом я изобрел Алису — мать поистине чудовищную, на которую моя даже близко не похожа. Ведь на самом-то деле у меня была хорошая мать; но именно ее гробовое молчание по поводу папы — и ее решимость не дать ему ни малейшего шанса увидеться со мной — заставили меня придумать именно такой персонаж, написать Алису именно такой, по-настоящему плохой матерью своему сыну Джеку".
Мел писал: "Последний роман освободил Ирвинга от долга найти отца. Ирвинг изобрел Джона Уоллеса Бланта, превратил его в персонаж. Литература позволила Ирвингу излечиться от последствий самой главной травмы своей жизни. На мой вопрос, какие реальные подробности жизни отца вошли в книгу, Ирвинг ответил так: "Немногие. В основном же отец Джека — это мой отец, каким я его себе вообразил. Мне хотелось, чтобы папа приезжал ко мне на борцовские турниры; мне хотелось, чтобы весь его дом был завален моими фотографиями; мне хотелось — я же писатель,— чтобы папа знал наизусть кое-какие пассажи из моих книг, а поскольку Джек Бернс актер, я придумал ему хорошие реплики, которые его отец Уильям умеет идеально копировать. Но все это — не реальность, а мое воображение. У меня разрывалось сердце, когда я себе это воображал — ведь ничего этого по-настоящему в моей жизни не было"".
...9 мая 2005 года я приехал в Нью-Йорк читать отрывки из "В поисках тебя" в "Унтербергском поэтическом центре"; планировалось, что Мел произнесет вступительное слово, но он умер за десять дней до этого. После приема в центре я отправился в Гринвич-виллидж на 11-ю улицу, в дом, где жил Мел. Его вдова Анна сказала, что Мел завещал мне все мои письма к нему, а также черновики "В поисках тебя", и еще черновик его недописанной статьи. И еще фотографии, и еще кучу других бумаг — я погрузил к себе в машину четыре тяжеленные коробки.
Вернувшись домой, я открыл коробки... Когда-то, посылая эти письма Мелу, я испытывал облегчение — наконец-то я избавился от очередной тяготящей меня мысли! А теперь все это вернулось ко мне.
Не могу без боли читать параграф 2 договора о разводе родителей: "Стороны соглашаются, что вышеозначенный Джон Уоллес Блант не будет иметь права посещать Джона Младшего... а равно не будет иметь права принимать Джона Младшего у себя".
Я писал Мелу: "Почему папа согласился на такое? Зачем маме было настаивать на таком решении — после всех этих писем из Индокитая, где папа умолял ее разрешить ему хоть как-то видеться со мной? Зная это, всякий поймет, почему я стал на сторону папы, когда прочел все эти письма,— в тот момент я сам разводился со своей первой женой, но мы договорились сохранить над детьми совместное опекунство. Мама же отвергла все папины просьбы без обсуждения. Но почему он не сопротивлялся? Почему просто отказался от меня?"
"Во всех романах Ирвинга есть одна общая черта: все в них устроено жестоко и бесчеловечно,— писал Мел.— Скажите мне, кто счастлив в стране грез Джона Ирвинга? Никто — ни при жизни, ни после смерти".
В "Унтербергском поэтическом центре" я долго рассказывал о наших с Мелом отношениях. А еще я рассказал слушателям, что значит "В поисках тебя": это татуировка, сердце, разорванное пополам вертикально и перевязанное свитком, как герб, а на свитке выведены эти слова. Это моряцкая татуировка, популярная в Европе с конца сороковых по семидесятые. В те годы ее часто можно было видеть в портах Северного и Балтийского морей — где и происходит значительная часть событий романа.
Я повел Мела на тату-съезд в "Роузленд-Боллрум" в надежде найти такую татуировку — хотел, чтобы он увидел ее собственными глазами. К сожалению, в тот день мы не смогли ее найти, хотя отсмотрели немало обнаженных торсов...
У писателей и критиков редко бывают такие отношения, какие были у меня с Мелом. Мел помог мне, пока я писал самый трудный свой роман (ну, наверное, мне полагается сказать "самый трудный на сегодняшний день"). А еще Мел дал мне много мудрых советов, когда я в реальной жизни воплощал его слова о моем романе — те самые, которые я поначалу принял в штыки. Мел спокойно относился к тому, что я не согласен с ним, что я все отрицаю — но оставался тверд, и все время убеждал меня сказать наконец правду. Ведь, разумеется, все эти годы я попросту лгал самому себе — как это обычно делают дети, которых лишили чего-то важного.
Перевод Ильи Свердлова
Печатается в сокращении