Леденящая тушу история

"Летучий голландец" в Штутгарте

Премьера опера

Первая вагнеровская постановка каталонского режиссера-радикала Каликсто Бието — одно из самых будоражащих событий немецкого оперного сезона. На "Летучем голландце" в Штутгартской опере побывала ЕКАТЕРИНА Ъ-БИРЮКОВА.

Ставить Вагнера в Германии — непростое дело, особенно если собираешься подивить публику. Традиция умных, шокирующих, ироничных и каких угодно еще спектаклей на основе главного германского оперного мифа здесь очень мощная. Но Каликсто Бието это не остановило — его "Голландца" забыть непросто. Вторым заметным "Голландцем" в этом сезоне в Германии стал спектакль Мариинки Валерия Гергиева и английского постановщика Иана Джаджа, сделанный в Баден-Бадене (о петербургской премьере этого спектакля "Ъ" писал 27 февраля). Местная пресса не упустила возможности сравнить обе постановки, причем не в пользу гергиевской. Хотя надо честно признать, что с музыкальным драйвом в штутгартской продукции, выпущенной под руководством маэстро Энрике Маццолы, плоховато. Но уж очень большая пропасть пролегает между архаичной режиссурой господина Джаджа и ультрасовременностью господина Бието.

Это вовсе не означает, что штутгартского "Голландца" нужно сразу причислить к шедеврам. То, что сделал господин Бието, не имеет прямого отношения к опере Вагнера. Режиссер тут решает свои задачи, главная из которых шокировать публику. Во взаимоотношениях персонажей его интересует не психология, а патология — и ею он умеет по-настоящему любоваться. Поэтому хоть в спектакле нет недостатка в кровавых подтеках (скажем, еще во время увертюры Сенте прижигают сигаретой кожу на шее, а потом она сама специально режет себе руку ножом), сострадать тут особо некому — на сцене действуют не люди, а какие-то постиндустриальные существа, один другого краше.

Георг (так в использованной в постановке первой редакции оперы зовут ревнивого жениха Сенты Эрика) — закомплексованный садист, замахивающийся на всех подряд топором. Воспитательница Сенты, которую в данном случае точнее называть надзирательницей, того же поля ягода, да еще и с непонятной гендерной идентификацией (мужской костюм, по-кабареточному набриолиненные волосы). Рулевой на корабле скорее сутенер в пижонистом белом костюме. В его владении три молчаливые длинноногие павы в бикини и перьях и омерзительно хохочущий карлик с ярко накрашенными губами и в подвенечном платье — на поклоны он выходил вместе с главными персонажам.

Собственно, никакого корабля, на котором мог бы плыть рулевой-сутенер, и нет. Вместо него красная надувная лодка, которую из последних сил тащат на песочную насыпь сцены персонажи в офисном облачении. Никакой разницы между норвежскими моряками и мертвяками-голландцами тоже нет. Все они принадлежат к миру мужчин, измученных бизнесом, бумажной отчетностью и конкуренцией. Ему противопоставлен мир женщин, которым надлежит улыбаться, радоваться домашней бытовой технике и желательно быть блондинками. Декорационное оформление женского мира (художники — Сюзанна Гшвендер и Ребекка Рингст) — ряды холодильников, в которых среди кусков мяса почему-то лежат замороженные младенцы.

По задней стенке холодно-металлической коробки, в которой происходит действие оперы, бегущей строкой проносятся подбадривающие слоганы. В мужском случае — про преодоление и возрастающие возможности. В женском — про необходимость быть вечно молодой и прекрасной. В общем, как в рекламе бритв и дезодорантов. И Голландец (Ялун Цханг), и Сента (Барбара Шнайдер-Хофштеттер) — составляющие своих миров. Он тоже ворошит канцелярские бумажки из портфеля, она — радуется своему холодильнику. Просто они оба несколько не в себе и чего-то еще хотят. Но получают ли — непонятно. К концу спектакля это уже не имеет никакого значения, потому что главное, ради чего он поставлен, уже произошло.

Главное — это начало третьего акта, там, где у Вагнера должен быть праздник по поводу возвращения моряков. Сначала, пытаясь разбудить не существующий на сцене корабль призраков, все обитатели сцены сталпливаются над оркестровой ямой и громко обращаются прямо к публике. Публика ежится, но, ясное дело, молчит. А потом вздрагивает и начинает вертеться, потому что внезапно раскрываются все двери зала, из фойе бьет в глаза специально поставленный свет и из динамиков ревет наконец ответный хор призраков. Когда же зрители опять обращают внимание на сцену, то обнаруживают там феерическую вакханалию, где режиссер дает окончательно разгуляться своей фантазии. Всех блондинок, проституток и офисных служащих колбасит каждого по-своему, на заднем плане окаменело стоит совершенно голая мускулистая мужская особь, и как раз пригождается один из замороженных младенцев — его бьют головой об холодильник.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...