На фестивале в Зальцбурге завершилась серия показов новой постановки Петера Штайна. Шекспировские "Антоний и Клеопатра" стали для знаменитого немецкого режиссера продолжением очередного экскурса в историю античности, начатого полгода назад московской "Орестеей"
В Москве Штайн признался, что его "русский" (чеховский) период пока закончен. Теперь более всего знаменитого режиссера интересуют античные сюжеты и драматургия немецких романтиков. Экскурс в античность, начатый осенью в Театре российской армии, Штайн продолжил на фестивале в Зальцбурге, обратившись к шекспировскому изложению истории об Антонии и Клеопатре. Эта его постановка значительно короче "Орестеи" — спектакль идет всего четыре часа и укладывается в один вечер. В остальном же ситуация напоминает московскую звездным составом исполнителей — Клеопатра — Эдит Клевер (Edith Clever), Антоний — Ганс Мишель Реберг (Hans Michael Rehberg), Оттавий — Мишель Мэртен (Michael Maerten) — умеренным зрительским успехом и отзывами критики в общем благожелательными, но далекими от восторга.
Как и "Орестее", история любви мужчины и женщины интересует Штайна в последнюю очередь. Эротика начисто изгнана из спектакля. Зальцбургские "Антоний и Клеопатра" — это история силы и слабости, борьбы за власть и политических интриг. И история опыта — явленного на сцене в образе главных героев. Седина Антония и увядающее лицо Клеопатры — не столько вызов представлению европейского зрителя о "прекрасной античности", но и обязательное условие игры, затеянной Штайном. Ведь он, как всегда, ставит спектакль о сегодняшнем дне, спектакль-размышление о судьбах Европы и мира, для которых античность — лишь красивый сказочный сюжет. По Штайну же, античность не столько прекрасна, сколько величественна.
Создание на современной сцене многочасового величественного зрелища — задача почти невыполнимая. История "Орестеи" — бесспорное тому доказательство. Штайн и сам это чувствует, пытаясь более явственно, чем в Москве, показать публике многогранность сценических образов, продемонстрировав и силу, и слабость Героя. Рецензенты отметили куда более сложную, чем обычно у Штайна, трактовку образа Антония. Этот решительный, хитрый и жестокий военачальник — именно таким увидела и полюбила его Клеопатра — едва не падает в обморок, узнав о смерти Фульвии, а, получив известие о гибели Клеопатры, безутешно рыдает на плече у Эрота. Бог любви в исполнении Карстена Войта (Carsten Voigt), по общему признанию, также одна из безусловных удач спектакля.
Но удачные находки и выразительные образы так и не складываются в единый сюжет. Штайн, филолог по образованию, как всегда, внимательнейшим образом прочел текст, но не нашел адекватной сценической метафоры. Бережное воспроизведение буквы пьесы почти начисто изгнало из постановки шекспировский дух. Результат, который все еще кажется парадоксом, хотя в истории театра так случалось не раз.
АРИНА Ъ-ВАСИЛЬЕВА