Премьера театр
В этом году исполняется 80 лет "Трехгрошовой опере" Бертольта Брехта и Курта Вайля, одному из самых знаменитых театральных произведений прошлого века. В "Берлинер ансамбль", на той же сцене, где когда-то прошла премьера "Трехгрошовой", ее только что поставил великий американский режиссер и дизайнер Роберт Уилсон. Это тот редкий случай, когда возвращение пьесы на место былой славы опять проходит с успехом, считает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Что значит сегодня взяться за "Трехгрошовую оперу" в берлинском театре на Шиффбауэрдамм, известном всему миру как театр Бертольта Брехта "Берлинер ансамбль"? Это все равно что осмелиться поставить "Чайку" в Художественном театре или "Принцессу Турандот" в Театре Вахтангова. В 1928 году наутро после премьеры "Трехгрошовой оперы" 30-летний драматург Бертольт Брехт и 28-летний композитор Курт Вайль проснулись самыми известными авторами Германии.
Роберт Уилсон, конечно, ничего никому доказывать уже не должен. Он много лет и засыпает, и просыпается знаменитым, а его неповторимый сценический язык многим известен уже так хорошо, что вызывает усталость и скепсис. И главный вопрос всегда один: а сработает ли его стиль в применении к новому материалу? В случае с "Трехгрошовой оперой" ответ был вовсе не очевиден. История про обаятельного убийцу и главаря лондонских налетчиков Мэкки Ножа, про повязанного дружбой с ним шефа полиции Брауна и про хитрого бизнесмена Пичема, крышующего попрошаек и нищих Лондона,— эта история про коррупцию и разгул криминала, про дикий капитализм и про цинизм общества, кажется, просто обязана становиться на сцене жгуче актуальным высказыванием. Но Роберт Уилсон словно не замечает непроходящей "актуальности" Брехта--Вайля, не помнит о политическом контексте Германии 30-х годов. Проблемами коррупции и грязного бизнеса как таковыми он не интересуется.
"Что такое налет на банк по сравнению с основанием банка?" — восклицает в "Трехгрошовой опере" Мэкки Нож. Что такое, мог бы перефразировать Роберт Уилсон слова Брехта, все ваши жалкие политические аллюзии по сравнению, скажем, с элегантным взмахом светящейся в темноте трости. Что такое ваша тревога за состояние общества по сравнению с маленьким цветком, который Мэкки Нож, перед тем как покинуть публичный дом, эффектным жестом дарит скучающей старой проститутке.
"Трехгрошовая опера" Роберта Уилсона — роскошная и очень дорогая игрушка. Поначалу она кажется вытащенной из старого театрального сундука: как только музыканты расселись в оркестровой яме, по занавесу, словно в маленьком кабаре, кругами начинают бегать лампочки, а знакомая мелодия Курта Вайля звучит так, словно ее исполняет музыкальная шкатулка. Персонажи совершают свой первый проход по авансцене так, будто все они недоломанные куклы, очнувшиеся после долгого сна. Но все "поломки" господином Уилсоном тщательно выверены. Его спектакль — композиция из линий и красок, сочетание мгновенных превращений и статичных ожиданий. Вероятно, сам Брехт проклял бы тот аполитичный и стерильный дизайн, в который упаковал его хулиганские сценки и зонги дорогостоящий американский мастер. Брехтовское "остранение" должно будить недоверчивый разум зрителя. Уилсоновское же отстранение от реальности сродни психотерапии, требующей социального забытья.
У героев новой "Трехгрошовой оперы" — нарисованные лица и искусственные жесты. Мир Брехта у Роберта Уилсона (который, как обычно, сам придумывает оформление, костюмы и световую партитуру спектакля) оказывается населен существами с пластикой диковинных насекомых и с ненаигранным фатализмом бывалых клоунов. Похожая на большого черного жука госпожа Пичем — и ее дочь Селия, которая может и чувственно выдохнуть, и проявить железную хватку. Высокий, с лицом вурдалака и картинно трясущимися руками "пантера" Браун — и ловкий, бесшумный старичок Пичем. Немного придурковатые и напоминающие разрозненные части одного механизма члены шайки Мэкхита — и сомнамбулические проститутки, среди которых выделяется предательница Дженни Малина, сыгранная одной из лучших актрис Германии Ангелой Винклер. Все они в любой момент могут стать всего лишь силуэтами, словно вырезанными быстрыми ножницами из черной бумаги,— каковыми и становятся в конце первого действия, когда Мэкки Нож, точно повелитель теней, выводит на сцену это безлицее брехтовское войско.
Мэкки Нож в исполнении Штефана Курта проходит через спектакль увядающим андрогином, смахивающим не то на конферансье из "Кабаре" Боба Фосса, не то на Бориса Моисеева. Манеры его безупречно обходительны, из кармашка торчит белый цветок. В постельной сцене на Мэкки Ноже вдруг обнаруживается дамская комбинация. Он серьезен в этой гармоничной порочности, но у него хватит юмора, чтобы, повалившись на пол тюремной камеры, дирижировать своими ссорящимися женами с помощью ступней ног. В герое Курта странно уживаются праздничность и обреченность. Именно в нем кроется разгадка этой "Трехгрошовой оперы", которая похожа на сон, отчетливый и увлекательный, но принципиально несбыточный. Мэкки Нож участвует в происходящем, но смотрит на все с легким недоверием.
Герой Штефана Курта, скорее всего, точно знает, что наступит так называемый третий трехгрошовый финал, в котором монарший вестник, обернутый в парадную красную портьеру, объявит о помиловании Мэкки. Он знает, что можно будет держать петлю неповторимо изящным жестом и кокетливо опереть согнутую ногу о стойку виселицы — так, чтобы в треугольный просвет между ступнями, каблуком и столбом был виден маленький квадратик ярко-голубого в эту минуту задника. Наверное, только Роберт Уилсон может придумать такую красивую виселицу, что от нее не можешь отвести глаз и больше всего мечтаешь, чтобы финальный занавес повременил опускаться.