Заложник звука

В воскресенье в Большом зале Филармонии состоялся традиционный весенний концерт одного из ведущих мировых пианистов Григория Соколова. На нем присутствовал ВЛАДИМИР РАННЕВ.

       График концертов Григория Соколова настолько жесткий, что сам он, похоже, не очень разбирается в том, на каком рейсе и куда отправят его продюсеры. Он ставит им только два условия. Первое — наличие правильного инструмента, с которым удается найти взаимный тактильный контакт. Второе, обговоренное в контрактах на много лет вперед, — ежегодный концерт в Санкт-Петербурге, как правило, апрельский, но в этом году — так уж получилось — мартовский. Он давно не играет в Москве — есть на то некие причины. Он не играет где-то еще — тоже есть причины. Но есть и причины, чтобы играть в Петербурге: что бы ни было, но хоть раз в году — именно здесь.
       В своем родном городе он добровольный заложник. Господин Соколов обнимается после концерта с приятелями и бывшими сокурсниками с таким трепетным студенческим волнением, словно обнимает гигантский расстроенный инструмент, который, по его же словам, и есть его родной Петербург. И каждый год Большой зал Филармонии на его концерте выдерживает натиск футбольного стадиона: на Соколова ломятся не меломаны, а фанаты, не слушатели, а адепты. А он для них — божество, титан, демиург. Отчего так?
       Он играет странно, и не все из его почитателей понимают, в чем таинство его интерпретаторских штудий. Как говаривал Моцарт: "Многие восхищаются моей музыкой, не отдавая себе отчет, чем именно". Ну да, он играет не совсем правильно, вроде бы подсовывая какой-то "актуальный пианизм", разбираясь с современностью на костях ур-текстовых изданий. Это может тронуть интеллектуалов, профессионалов, но этого мало для мифотворчества. Ведь интерпретаторское поле уже вспахано до дыр, и то — скорее цепкими мозгами, чем пальцами. А Соколов — не ученый, не ремесленник, не виртуоз и даже не звезда. Он — звук. Его уникальный звук выбивает слушателя из координат обжитого слухового опыта.
       В антракте разборчивые люди роптали: "У Соколова Моцарт — не Моцарт" (в первом отделении прозвучали две Сонаты F dur, KV 280 и KV 332). После концерта: "Его Шопен — не Шопен" (во втором отделении он исполнил цикл, 24 Прелюдии Шопена). В смысле, не те Моцарт и Шопен, которых мы и наша культурная аксиоматика опознают как "божественного Моцарта" и "волнительного Шопена". Но господин Соколов играл, как озаренный самоделкин, из которого культура прет в обход пианизма. То есть культура как бы обманывает свои же плоды. И получается, что он со всеми своими трущобами несовершенств — единственный пианист, который достает из безмолвия "зияющего хаоса", как говорили греки, самый главный звук.То есть звук, который пророчит о главном, хотя и не ясно, о каком именно.
       По статистике, форумы, посвященные Григорию Соколову, пополняются сообщениями раз в минуту. Григорий Соколов кажется поклонникам виртуозным культуртрегером. Но как ни играй, этот дар не может "расширять печень", как говорил Гендель о действии музыки. Наверное, он просто умеет извлекать из тишины своих слушателей и говорить за них то, что они сказать хотят, но не умеют.