фестиваль балет
На лондонском Весеннем фестивале балета New York City Ballet в "Колизее" показывает программу под названием "Балет на Бродвее". ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА убедилась, что на чужую территорию балету лучше не лезть.
New York City Ballet (NYCB) сейчас в центре всеобщего внимания: еще бы — самая знаменитая заокеанская труппа не приезжала в Лондон четверть века, с года смерти Джорджа Баланчина. Зато уж приехав, NYCB демонстрирует себя со всех сторон. Первая программа посвящена, естественно, "мистеру В" — основателю и бессменному руководителю труппы Джорджу Баланчину, вторая — его коллеге и сподвижнику Джерому Роббинсу. Третья, "Балет на Бродвее",— самая американская: кроме американцев, никто в мире не догадался вычленить танцы из мюзиклов в самостоятельный жанр. От желающих побывать на "Бродвее", не покидая Трафальгарской площади, отбою нет — даже на дневном представлении в будний день в зале с трудом обнаруживается сиротливо пустеющее кресло.
От переселения с Бродвея на балетную сцену больше всех потеряла "Вестсайдская история". Экстракт из танцев великого мюзикла сделал сам автор, хореограф Джером Роббинс, спустя почти сорок лет после премьеры — в 1995 году. Пострадало все — в первую очередь знаменитые танцевальные драки: без вездесущей камеры и монтажа они превратились в суетливую беготню вприпрыжку из кулисы в кулису, отягощенную картонным мордобоем. Любовная линия, в мюзикле прочерченная пением, полноценного хореографического языка так и не обрела: арию Тони исполняет на авансцене певец, пока балетный герой (Бенджамен Миллепье) изображает томление полупируэтами и полуарабесками.
Но еще неизвестно, что лучше: лидеру "джетов" — белых американцев, прекрасному танцовщику Дамиену Вотцелу, пришлось исполнять арию самому прямо во время танца — и можно отдать должное его героизму, но не пению. Катастрофически выглядит финал: сразу после двойного убийства главарей мрачные стены нью-йоркских закоулков взлетают в колосники, на заднике встает лучезарный рассвет, обе банды внезапно прозревают и сливаются в христолюбивом общем танце. Спасают эту клюкву два великолепных эпизода, не потускневших от переноса на балетную сцену — общий перепляс на вечеринке и знаменитый женский танец "Это Америка!", а также блистательные Амар Рамасар с Джорджиной Паскогвин — исполнители ролей главаря банды латиносов и его подружки.
Балет "Thou Swell" Питера Мартинса, арт-директора NYCB, не переехал с Бродвея, он сам имитирует Бродвей 1930-50-х. Хореограф поставил его в честь столетия Ричарда Роджерса, композитора, заполонившего своими салонными опусами не только Манхэттен, но и всю Америку. Сцена изображает богатый клуб: зеркало на потолке, столики на возвышении, мужчины в смокингах, дамы в длинных туалетах с разрезом до талии, официантки с голыми спинами, музыканты в белом. Бесконечно банальные вальсы, тустепы, танго и прочие бальные танцы четырех великосветских пар тянутся, как спагетти,— то резвее, то элегичнее, то с проблеском ревности, то с намеком на желание. Уже минут через десять возникает неодолимая тяга к спиртному и курению: такие танцы можно смотреть вполглаза хоть целый вечер, сидя за столиком с джином с тоником в одной руке и сигаретой в другой.
Единственным из авторов программы, кто не принял всерьез бродвейского мифа, оказался уроженец России Георгий Баланчивадзе. Ставший за океаном Баланчиным, он сохранил отечественную склонность к иронии и самоиронии. В своей "Западной симфонии" хореограф потешается не только над типажами американских вестернов, но и над русской классикой и собственными шедеврами. Задник изображает салун на Диком Западе, мужчины одеты как ковбои при параде — в брюки и рубашки, но с неизменными шляпами, девицы — как салунные красотки — в черные чулки и юбочки-полупачки, усеянные оборками и бантиками.
И вся эта лихая команда под музыку Херши Кея, имитирующую кантри, выплясывает настоящее классическое Grand pas — этакую пародию на баланчинскую же "Симфонию до мажор". Каждая пара солистов является в обрамлении аппетитных герлз, каждая часть соответствует симфоническому аналогу (adagio, allegro, rondo) и в каждой — свои комические примочки. То ковбой скачет диагональ "голубой птицей" из "Спящей красавицы", то продажная девица семенит к герою неземными па-де-бурре, сложив ручки, как покойница Жизель. Благоверные пируэты, венчающие любой классический дуэт, могут закончиться шальным канканом, а мужские туры в воздухе — матросской чечеткой, так называемым матлотом — самым популярным танцем советской послереволюционной эстрады. (Тут любопытны почти "дословные" совпадения Джорджа Баланчина и Игоря Моисеева — оба черпали из одного источника.)
В "Западной симфонии" лучше всего видны достоинства труппы. Женщины в ней явно ярче мужчин, но так и должно быть — сам Баланчин тоже куда внимательнее занимался женским составом своей компании. А недостатки? Собственно, к ним русские обычно относят то, чем американская школа отличается от нашей: привычку танцевать фронтально, не отворачиваясь от зрителей даже на вращениях по диагонали; жестковатые, слишком своевольные руки; "деревянные" несентиментальные спины. Все это на месте, равно как и фирменные свойства американцев: боевой напор танца, способность справляться с любым самым быстрым темпом, чеканная работа ног, великолепная ровность кордебалета, соседствующая с внутренней свободой любого самого последнего артиста. Вот в этой свободной радости, с какой американцы отдаются танцу, и скрывается обольстительность настоящего Бродвея. В отличие от его постной иллюстрации или неудачной адаптации.