К середине августа, когда отечественный бомонд в массе своей отплыл от российских берегов — в сторону теплых морей, Мраморного, Средиземного, Красного или, на худой конец, Карибского, а здешних знаменитостей разобрали по круизам для развлечения "новых русских", многие из именитых эмигрантов — корифеев отечественной культуры и бывших граждан страны — напротив, одновременно прибыли на свою родину.
В свою новую квартиру и в первый на русской земле его собственный дом наконец-то въехал нобелевский лауреат по литературе Александр Солженицын; в свою старую на бывшей Колхозной площади — французская поэтесса Татьяна Щербина; скульптор Эрнст Неизвестный, не успевший до отъезда в США обзавестись недвижимостью на родине, занял вместе с молодой спутницей трехкомнатный апартамент в отеле "Савой"; к родным берегам припали Василий Аксенов, професcорствующий в Вашингтоне, и Майя Плисецкая, живущая постоянно в Мюнхене, Галина Вишневская, предпочитающая пребывать большую часть времени в своей квартире в Париже, и ее муж Мстислав Ростропович, перемещающийся по свету с двумя длинношерстными таксами за пазухой — между женой, концертными подмостками от Вашингтона да Австралии, лондонской резиденцией, имением под Нью-Йорком по имени "Галина" и подмосковной дачей — той самой, на которой обитал Солженицын до высылки из страны двадцать лет назад, и которой советские власти не могли отказать в гражданстве, в отличие от ее владельца, как предмету недвижимому и потому не способному эмигрировать.
Причины посещения России этим августом, кроме одной, конечно, общей — трепетной любви к родине, — у каждого свои. У романиста Аксенова — каникулы в университете, где он обучает интернациональную аудиторию, состоящую из юных дарований, особенностям языка Гоголя и умению писать русские книги, — и издательские дела, конечно. У лирического поэта Татьяны Щербины на почве ностальгии по России возникли трения с ее французским другом, послом во Франции одной из дружественных европейских стран и возобладало желание обнять друзей московских. Майе Плисецкой предстоит открытие в Петербурге балетного конкурса ее имени "Майя-94", а также презентация в Москве книги ее воспоминаний "Я, Майя Плисецкая...". У Галины Вишневской (книга которой была названа лапидарнее — просто "Галина") и Мстислава Ростроповича причиной, помимо прочих, — предстоящее участие в жюри этого конкурса, организованного в пику тому, что традиционно проходит на сцене Большого; они будут заседать там в компании с балетного критика Вадима Гаевского и поэта Андрея Вознесенского (который, кстати, уже является членом жюри премии "Триумф", организованной его женой Зоей Богуславской, а спонсируемой его пасынком — президентом ЛогоВАЗа). Скульптора Эрнста Неизвестного привели на родину дела фонда имени Неизвестного, необходимость возрождения русского ювелирного искусства, что, кстати, поможет тому же фонду, а также установка памятников Андрею Сахарову (дача которого, к слову, была наискосок от дачи Ростроповича) и Анне Ахматовой: по личному распоряжению мэра Собчака последний будет стоять прямо напротив печально знаменитых ленинградских "Крестов", тюрьмы, в которую она носила передачи своему арестованному сыну и где для нее "не открыли засов" — в полном соответствии с условием самого поэта, высказанном в "Реквиеме":
Но если когда-нибудь в этой стране
Поставить задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем...
Солженицын, наконец, пока его сыновья отдыхают в ночном клубе "Эрмитаж", о чем рассказывается в нашей ночной хронике, принялся обустраивать страну и "землю крестьянам отдавать",— во всяком случае все его выступления в Москве посвящены именно этим проблемам...
Когда Неизвестный эмигрировал, в Москве оставалось только три установленных его скульптуры. Самая знаменитая из них — черно-белое надгробие Никиты Хрущева на Новодевичьем кладбище, — Хрущева, который некогда в Манеже топал на него ногами и поносил за "авангардизм". Вторая — некая загадочная спираль на фасаде одного из московских академических институтов,— ничего менее абстрактного, как ни странно, в те годы Неизвестному не позволили бы экспонировать для советских масс, а в спирали чиновникам чудилось нечто "научное". Наконец, третья — во дворе виллы скандально известного английского журналиста Виктора Луи в Баковке, — и писательские дети, приезжая на велосипедах на баковский пруд из соседнего Переделкино купаться, тайком подглядывали в щель калитки, приобщаясь таким образом к искусству знаменитого скульптора и одновременно учась устраиваться в советской жизни на примере обладателя дачи. Так что разнообразно не только само творчество скульптора, но и адреса у его работ могут быть самые неожиданные — от Нью-Йорка до Воркуты, от Генри Киссинджера до работавшего на КГБ советского журналиста. Теперь Неизвестный живет в очень фешенебельном месте, на острове в двух часах езды от Нью-Йорка: он, помимо большого поместья, владеет половиной большого озера, колонны в его доме сделаны из цельных стволов редких деревьев, он создает из чистого золота ювелирные украшения и любит красивую женщину вдвое себя моложе. Скорее всего, ничего подобного у него не было бы, даже если бы коммунистические правители некогда, разом простив ему "авангардизм", вздумали назначить его на место Вучетича или Кербеля и озолотить.
Эта ситуация распространяется на всех, кто был назван выше, причем наиболее удачливыми оказались те, кто был в наибольшей конфронтации с большевиками. Скажем, получить Нобеля по литературе, несомненно, больше шансов у того, кто успел посидеть в тюрьме, и известен анекдот об Ахматовой: когда она узнала об аресте будущего Нобелевского лауреата Иосифа Бродского, у нее вырвалось: ну и биографию они делают нашему Рыжему. И была права, как стало известно позже.
Соответственно, меньше шансов на успех у тех, кто поссорился с советской властью уже будучи в славе и богатстве. Скажем, если бы Солженицын поселился в свое время на даче не Мстислава Ростроповича, а, скажем, на даче Святослава Рихтера, то и ему бы досталась парижская квартира с императорскими занавесками. Фамилия Рихтера всплыла потому, что в свое время в Москве циркулировал анекдот, который приводит Довлатов: якобы Рихтер в ответ на упреки, что он дружит с Ростроповичем, а у того живет Солженицын, простодушно сказал чину: "что ж, если Солженицыну негде жить, то пусть живет у меня".
Некогда более обласканные советской властью — сегодня многое потеряли. Скажем, та же Плисецкая пишет в своих мемуарах, что была едва не диссиденткой и сильно конфликтовала с властями. Но все-таки Григорович — великий человек лишь в Большом театре, он не был даже членом ЦК. Конфликтуя с ним, Плисецкая была в то же время неоднократно награждена самыми крупными премиями в СССР, получала звания, фотографировалась с генеральными секретарями, членствовала в Антисионистском комитете, что, конечно, говорит о доверии к ней партийных бонз, и даже, кажется, числилась одним из соучредителей АПН. Ее муж, композитор Родион Щедрин, имеет очень высокий рейтинг в музыкальном мире, но все-таки на музыкальном Олимпе нынче царят те, кого не признавали при прежней власти — "истинные страдальцы" Шнитке и Губайдулина. Это, конечно, можно считать торжеством справедливости, но скорее это лишь наглядно показывает, сколь в большой мере художническая карьера зависит, помимо таланта и профессионализма, от привнесенных обстоятельств.
Так или иначе, но сейчас, когда все эти люди собрались на родине одновременно, Москва неожиданно стала напоминать далекие времена, когда Солженицына печатали в "Новом мире", Плисецкая танцевала, Вишневская пела на сцене Большого, виолончелиста Ростроповича благословляла на гастроли лично министр культуры Екатерина Фурцева — в шиньоне и кримплене, Юрий Любимов ставил на Таганке "Антимиры" по стихам Вознесенского, а тот еще не делал никаких "видеом"; самой громкой литературной новинкой была "Затоваренная бочкотара" Василия Аксенова, Татьяна Щербина писала свои первые стихи в школьных тетрадках "в линеечку", а их зрители и читатели дважды в год ходили на демонстрации с красными флагами, а один раз — ездили "на картошку", короче, — времена, "когда мы были молодые, фонтаны били голубые, и розы алые цвели", как написала однажды Юнна Мориц.
САНДРО Ъ-ВЛАДЫКИН