премьера балет
На сцене музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко состоялась московская премьера русско-американского проекта "Диана Вишнева: красота в движении". Его героиня покорила зал и даже ТАТЬЯНУ Ъ-КУЗНЕЦОВУ.
Явление Дианы Вишневой в невиданном репертуаре организовал американский продюсер балерины Сергей Данилян, автор нашумевших "Королей танца". Несмотря на единственную "королеву", проект оказался еще более трудоемким: балерине Вишневой три именитых хореографа — Алексей Ратманский, Мозес Пендлтон, Дуайт Роден — преподнесли по эксклюзивной постановке. Риск состоял в том, что двое из них — американцы Роден и Пендлтон — никогда не работали с "классичками", а Диана Вишнева впервые познакомилась с авторами лишь в процессе подготовки вечера. К тому же все трое не просто контрастные, а взаимоисключающие хореографы.
Самый предсказуемый из них, естественно, Алексей Ратманский: работы худрука Большого отлично известны и публике, и госпоже Вишневой, не раз участвовавшей в его постановках. Тем не менее и здесь готовился сюрприз: своего "Лунного Пьеро" балетмейстер поставил на одноименный вокальный цикл Арнольда Шенберга — композитора, анафемски трудно переводимого на язык движения. Песням соответствовал 21 эпизод балета, каждый был озаглавлен лапидарно: "Красная месса", "Обезглавливание" и т. д. Авторский синопсис обещал рассказ Пьеро о "своих фантазиях, романтических и сексуальных, касающихся религии и смерти". Шенберг-то эти обещания сдержал: в исполнении роскошного меццо-сопрано Елены Соммер явственно слышались и трагизм, и сарказм, и шаловливость, и боль, и даже ужас. Хореография же, честно отразившая все хитросплетения немелодичной музыки и властного речитатива, оказалась куда более скудной по диапазону. Доминировали кокетливая инфантильность и светлая печаль в духе Ватто.
Три танцовщика и балерина, одетые в белые балахончики и брючки (с восьмой песни Диана Вишнева поменяла штанишки на платьице), изображали попеременно то титульного героя, то других персонажей комедии дель арте (Коломбину, Арлекина, Кассандра), немногим отличаясь от своих прабабушек и прадедушек из балетного серебряного века. Кувыркались, прыгали вразножку, заламывали ручки, целовали ножки и локотки прекрасной даме, тузили друг друга, закалывались воображаемым кинжалом и делали именно те па, которые от них и ожидались. А поскольку додекафонист Шенберг от какого-нибудь балетного тапера Дриго отличается, как компьютер от молотка, то привычные комбинации движений выглядели какими-то оборванными, будто артисты все собираются, но никак не могут начать танцевать по-настоящему. Амбициозный замысел хореографа спасла сама Диана Вишнева. Блистательная балерина, танец которой был в этот вечер настолько безупречен, что даже упоминать о технике кажется нелепым, оказалась великой клоунессой, способной одним движением угловатого плечика преобразиться из скорбного Пьеро в легкомысленную кокетку Коломбину.
Ни грана инфантильности не было в "Поворотах любви" Дуайта Родена: темпераментный хореограф и глава труппы Complexions известен брутальностью постановок и в работе с Дианой Вишневой себе не изменил. Тело — так во всей красе (артистов он постепенно раздел до купальников), эротика — так не прикрытая лирикой, рефлексия — так уж буйная, агрессия — так уж явная. Композицию для трех пар хореограф сделал в стиле раннего Форсайта, сдобрив ее аппетитными джазовыми физиологизмами. В стихии этого телесного экстрима чернокожий партнер Дианы, роскошный Десмонд Ричардсон, чувствовал себя как сноубордист на знакомой трассе. Удивительно то, что классическая балерина ему почти не уступала: ломала ребра, выдергивала из суставов ноги, запрыгивала на самые зверские поддержки и обвивала темный торс партнера с уверенной ласковостью питона так, будто ничем другим в жизни и не занималась. Та же телесная вседозволенность отличала и танцовщиков Мариинки Михаила Лобухина и Александра Сергеева, но, увы, не их юных партнерш Марию Шевякину и Екатерину Иванникову. Девушки выглядели так слабо, будто их специально подбирали, чтобы оттенить превосходство примы.
А самым неожиданным и самым успешным в программе вечера оказался трехчастный опус Мозеса Пендлтона "F.L.O.W" (For Love of Women). Этот знаменитый руководитель не менее известной группы Momix в сущности не хореограф, а такой пластический Кулибин. Его "фишка" — создание визуальных образов, ошеломляющих и загадочных. Основанные на трюке, они требуют от исполнителей навыков скорее акробатических, чем танцевальных. Пластика же балерины Вишневой, вызвавшая у автора ассоциации с "молоком, разлитым в невесомости", направила фантазию господина Пендлтона в соответствующее русло. В первой миниатюре в космической черноте парило одинокое перо, вышагивали страусы, складывали крылья умирающие лебеди, подмигивала потешная рожица, танцевала безголовая балерина с неправдоподобно гибкими ногами. И только глаз, навостренный представлениями Momix, мог определить, что все эти картинки составлены из обрезков человеческих конечностей (руки до локтей и голени ног), светящихся флюоресцентной синевой (Диане Вишневой ассистировали две танцовщицы Мариинки).
Второй номер — пластический этюд на покатой поверхности зеркала — Диана Вишнева, не вставая с зеркального пола, превратила в квинтэссенцию мифа о Нарциссе. Ее точеное тельце, стянутое истомой и спазмами сладострастия, выгибалось и распластывалось, а отражение превращало его в многорукого-многоногого монстра, сжимающего в объятиях самого себя. В последней новелле Диана, одетая в феерический костюм — коническую шляпу из свисающих до полу нитей бус,— вертелась как перпетуум-мобиле, превратив свое одеяние в гигантский сияющий нимб.
Завороженные зрители аплодировали как заведенные, не решаясь двинуться с места, и так и не перестали гадать, что же такое они видели. Видели действительно невиданное: ни одна из русских, а тем более советских балерин не танцевала ничего подобного и с таким совершенством. Удастся ли увидеть дивную Диану в диковинных ипостасях еще раз, зависит от Мариинского театра: проект своей примы он имеет право включить в свой репертуар хоть частично, хоть целиком.