"Терра", наиболее респектабельное из столичных издательств, склонное к реализации долговременных и дорогостоящих проектов, закончило печатать 9-томник Александра Беляева. Эти иллюстрированные тома — самое полное на сегодняшний день собрание сочинений знаменитого русского писателя-фантаста.
Первая повесть Беляева "Голова профессора Доуэля" была сочинена при обстоятельствах драматических. У будущего писателя обнаружили туберкулез позвоночника, и врачи предписали ему полную неподвижность. Загипсованный в течение трех без малого лет, автор сам пережил ужас существования головы как бы отдельно от тела, и ему удалось это состояние описать. Может показаться случайным совпадением, что Беляев основные свои романы надиктовывал, как Николай Островский, но это кое-что проясняет в психологии творчества фантаста: он заведомо был как бы изъят из действительности и никоим образом не скован ее рамками. Первый роман был тут же принят к публикации журналом "Всемирный следопыт", и этот успех заставил начинающего автора продолжать в том же духе.
Беляев — писатель в своем роде феноменальный. Легкость, с которой он сочинял, поразительна: новый роман бывал закончен, когда редактор не успевал справиться с предыдущим. При такой продуктивности в текстах нет и следа спешки — в чем может убедиться каждый, открыв лучшие книги Беляева — все продуманно, сюжет выстроен, под фантастические коллизии подведена наукообразная база. Известен несколько парадоксальный отзыв Константина Циолковского о Беляеве как о наиболее "научном" романисте среди коллег по мировой фантастике. Это явное преувеличение — тот же Жюль Верн был значительно более научно ориентированным автором, стремившимся даже предсказывать грядущие открытия. Циолковский, конечно, не литературный критик, но его свидетельство все-таки существенно: Беляев, автор сугубо коммерческий, что само по себе редкость в русской литературной традиции, был при этом безукоризненно добросовестен, хотя как раз никакой намеренной "научности" в его книгах, конечно же, нет. Он следил лишь за тем, чтобы его вымыслы не входили в противоречие с данными современной ему науки. Его фантазии никакой опоры в естествознании не имеют, а вымыслы выглядят сугубо литературно. Беляев скорее сказочник, причем соблюдает все сказочные пропорции повествования: его повести не психологичны, действие развивается с безукоризненным темпом и логикой, образы напоминают яркие маски, ситуация всегда экзотична, а атрибутика вычурна и напыщенна. Скажем, в его "Острове погибших кораблей" в центре — вполне фольклорная пара сыщик--преступник, прекрасная женщина, злодей-губернатор. Разумеется, присутствует и тема клада как символа нежданного, но заслуженного героями счастья. Схема коммерческого романа соблюдена скрупулезно: смелость побеждает, добро торжествует, герой оказывается преступником мнимым, и чудесным способом ему удается оправдаться, получив в награду любовь прекрасной героини; зло, разумеется, наказано, главный злодей гибнет, а сыщик оказывается на поверку благородным человеком. Если бы Пропп писал свою знаменитую работу не о волшебной сказке, то его "Морфология" вполне могла бы быть отнесена к романам Беляева, столь безупречно тот владеет каноном приключенческого повествования.
"Научность" у Беляева заменяет миф. Писатель как бы разворачивает детские фантазии до размеров повести: если бы я был рыбой ("Человек-амфибия"), если бы я был птицей ("Ариэль"), если бы сделать так, что все были бы всегда сыты, не работая ("Вечный хлеб") и так бесконечно. Здесь простор для психоаналитика, и именно в этой плоскости любопытно было бы прочитать его книги. В чем-то он напоминает другого мифолога в советской прозе — Александра Грина: оба романтичны на грани инфантильности, космополитичны, оба странно серьезны, никогда не прибегают к юмору. И оба никак не вмещаются в сталинские литературные каноны.
Беляеву удавалось забывать о политическом и социальном заказе. На то были существенные основания: описывая советские реалии, он не смог бы построить ни один из своих сюжетов. По той простой причине, что герою нужна была свобода действий, а предприимчивость его, собственно, и составляла пружину действия. Любая внешняя регламентация поведения героя связывала бы писателю руки. Ведь нельзя сочинить каноническую волшебную сказку, описав Бабу-Ягу как "прихвостня капитализма". Так что сам тип беляевских романов — сугубо буржуазен, как и тип героев, не важно — благородных или разбойников. Как и в случае с Грином, "пролеткультовская" критика справедливо пеняла писателю, что он воспевает "дух индивидуализма" в те годы, когда следовало воспевать коллективизм. По сути, все герои — вдохновенные одиночки, осуществляющие абсолютно противопоказанный советской идеологии "фаустовский принцип". Однако при всей "мифологичности" беляевские романы были с точки зрения эстетической вполне "соцреалистическими", поскольку, конечно же, имеют китчевую природу. А законы китча внеидеологичны, точнее — не меняются в зависимости от того, какую идеологию автор обслуживает. Пожалуй, именно этим и можно объяснить, что, несмотря на некоторые трения, автор был принят в число наиболее печатаемых и почитаемых советских писателей.
ЛЕВ Ъ-АЛАБИН,
НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ