Если бы Илья Авербах не умер внезапно и безвременно, сейчас ему исполнилось бы шестьдесят. Смерть настигла его в самом начале перестройки. С тех пор прошло всего семь лет, но кажется, что фильмы режиссера отделены от нас целой эпохой.
Илья Авербах родился в Ленинграде в 1934 году. Окончил Ленинградский мединститут, работал врачом. После Высших сценарных курсов и режиссерских курсов при "Ленфильме" стал одним из ведущих режиссеров студии. Поставил картины "Степень риска" (1968), "Драма из старинной жизни" (1971), "Монолог" (1972), "Чужие письма" (1975), "Объяснение в любви" (1977), "Фантазии Фарятьева" (1979), "Голос" (1992).
Ни один из этих фильмов не стал международной сенсацией, и дома их успех был достаточно локален. И однако без Авербаха картина советского кино между первой и второй оттепелью была бы не только неполной, но решительно искаженной. По сути после смерти Козинцева (1973), мастерскую которого он окончил, Авербах стал неформальным лидером "ленинградской школы", главным качеством которой было в ту пору скромное обаяние интеллигентности.
В отличие от "Мосфильма" с его столичным блеском, всемирно известными именами, крупнейшей в Европе производственной базой (включая собственный кавалерийский полк), "Ленфильм" если чем и мог гордиться, то своей провинциальностью. Но ведь быть в тени, в стороне от официозной коррумпированной элиты считалось в эпоху застоя хорошим тоном. Поскольку откровенным диссидентам делать в кино было нечего, его героями стали аутсайдеры, что в российских условиях означало принадлежность к вымирающему классу "истинных интеллигентов". Это они населяли фильмы Авербаха — обитатели пропахших книжной пылью питерских квартир; благородные старики, которых вечно бросали жены, дочери и внучки, подкидывая им на воспитание своих отпрысков; гордые учительницы, жившие в полной аскезе — с пустым холодильником и висящим над ним снимком Ахматовой. "Заботы о духовности" выражали, конечно, и другие режиссеры 70-х годов: Рязанов в "итээровском" варианте, Михалков и Соловьев — в "псевдоклассическом", Тарковский — в "метафизическом". И только Авербах рассказал об интеллигентах так, как, вероятно, рассказали бы они сами.
Авербах, чьи первые ленты были несколько рассудочными, с годами развил в себе художественную эмоциональность, граничащую с истерикой. В отличие от некоторых своих героев и своих учеников, он не перешел этой грани. Но в его поздних фильмах нарастает ощущение клаустрофобии, а душевная неустроенность все более обнаруживает эротическую подоплеку. Пуританизм, диктуемый традицией и цензурой, давал непредусмотренный сбой: томление духа становилось очевидной метафорой неудовлетворенной плоти.
"Монолог" — наиболее гармоничное произведение режиссера. Показанный в Канне, этот фильм имел хорошую прессу. Особенно отмечали юную Неелову: ее героиню называли самой провокативной и неожиданной в советском кино после Вероники из калатозовских "Журавлей". Неожиданность и провокативность заключались в том, что героини Авербаха не были лишены эротических фрустраций. А в "Чужих письмах" плач по умирающей интеллигенции заглушался вполне фрейдистским мотивом влечения аскетичной учительницы к витальной беспородной ученице, которая никак не уразумеет, почему, собственно, эти адресованные другим письма нехорошо читать.
В художественном мире Авербаха был важен сюжет распавшегося времени. Времени, которое остановилось (или было остановлено) и прорастает сквозь толщу истории, сквозь вязь человеческих судеб. Это почти мистическое чувство чего-то застывшего и вместе с тем живого, пульсирующего было близко природе Авербаха. Русский еврей, он был сформирован северным "бергмановским" духом, атмосферой города-музея, породившего уже в наше время поэтов — от Бродского до Александра Кушнера.
Авербах, при всем его стоическом "протестантизме", тоже был поэтом, что особенно проявилось в картине "Объяснение в любви". Вместе с тем это был шаг в сторону историко-психологического киноромана с элементами ностальгии и гротеска. Этот поворот должен был в итоге привести к экранизации "Белой гвардии" Булгакова.
Если бы Авербах остался жить, можно только гадать, какое бы место он занял в сегодняшнем кинематографе, в своем поколении, которое, испытав перестроечный шок, почти умолкло и теперь, подобно британской королеве, выполняет скорее ритуальную роль.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ