С 14 июля 1989 года во Франции началась череда 200-летних юбилеев разных событий Великой французской революции (1789--1799). 27 июля нынешнего года — юбилей одного из редко упоминаемых, но крайне важных событий — переворота 9 термидора. О нем не любят говорить "прогрессивные" историки и писатели ни во Франции, ни в России. День свержения диктатора Максимилиана Робеспьера по советской исторической традиции считался концом революции.
Термидор (время жары) — месяц нового революционного календаря, введенного Конвентом в октябре 1793 года, начинался 19 июля и кончался 17 августа. 9 термидора (27 июля) 1794 года действительно стало поворотным событием в истории не только революции, но и Франции. Глава Комитета общественного спасения, а также "Общества друзей Конституции" ("Якобинского клуба"), своего рода правящей партии Франции этого времени, Максимилиан Робеспьер, бывший адвокат из провинциального Арраса, вознесенный на вершину власти и утвердивший террором тотальную диктатуру, был низвергнут. На другой день он вместе с Сен-Жюстом, Кутоном, Анрио, Коффиналем и Флерио-Леско был предан суду Революционного трибунала (созданного годом раньше при их же участии). А вечером их гильотинировали на площади Революции (бывшей Гревской). Трупы "врагов народа" были сначала зарыты на пустыре и засыпаны известью, а весной 1795 года перезахоронены в неизвестном месте. Решающую роль в свержении Робеспьера сыграли депутаты Конвента, а также пересилившие наконец страх и поддержавшие их отряды "секций" Парижа — вооруженного ополчения горожан.
Казалось бы, это событие не из ряда великих: одна группировка революционеров в очередной раз свергает другую, отправляя ее на все ту же гильотину. Действительно, команда Робеспьера кончила так же, как ее предшественники — сторонники Эбера (крайне левые) и Дантона (умеренные). Сбылось пророчество Дантона: проезжая на место казни по улице Сент-Оноре мимо дома аррасского адвоката, он крикнул: Робеспьер, ты последуешь за мной. Я жду тебя". Вслед за диктатором за три последующих дня были казнены еще около 150 его сторонников, среди которых было немало бывших судей все еще действовавшего трибунала.
Не стоит, однако, ставить переворот 9 термидора в ряд других разборок между партиями революции. Расправы с эбертистами (март 1794) и дантонистами (апрель 1794) были своего рода "ночами длинных ножей". Истреблялись соперники в борьбе за власть, политические же программы оставались неизменными: террор. Но на этот раз поражение потерпела сама политика террора и уравниловки, сам политический курс, проводившийся со времени свержения монархии и стоивший жизни не только членам королевской семьи и дворянам, но и многим революционерам-радикалам. 9 термидора принято считать последней датой революции, хотя "принципы 1789 года" никто не отменил ни в 1795, ни в 1799 году, а Первая республика просуществовала до 1804 года. После 9 термидора курс правительства резко изменился: были отпущены цены на все товары, прекратилось их бесплатное распределение среди санкюлотов, "Якобинский клуб" был ликвидирован, Конвент получил реальную власть. Все эти реформы провели деятели, вышедшие из той же когорты революционеров, что и Робеспьер, — депутаты Конвента, избранные в 1792 году, республиканцы и цареубийцы, смертельно боявшиеся возвращения монархии. Сутью происходившего после 27 июля 1794 года был возврат французского общества (собственников и предпринимателей) к нормальной для него жизни, как хозяйственной, так и политической.
Таким образом, термидор стал последним месяцем "жаждущих богов". Это было поражение тирании, возведенной в норму, но не Франции, которая, кстати, в это время успешно отражала войска антиреспубликанской коалиции. Обращаясь к фигурам Робеспьера, Сен-Жюста, Анрио, историк невольно становится психиатром и психопатологом. И тому есть основания. Робеспьер, исповедовавший по Жан-Жаку Руссо принципы "естественной жизни" и пытавшийся силой навязать их народу, атеист, сделавший себя жрецом нового культа "Верховного существа" (сценографом этих ритуалов был великий Давид), юрист, заставивший Конвент принять закон об упразднении адвокатуры и превративший сам суд в фикцию ("юридические закорючки оскорбляют верховную власть народа"), "неподкупный", всегда одетый в небесно-голубой фрак, был подозрителен до мании преследования. Одну из его просительниц, некую Сесиль Рено, казнили лишь за обнаруженный в ее сумочке маникюрный набор: якобинец опасался даже пилки для ногтей. При том он был памятлив и педантичен во всем. Не менее примечателен был и его друг — Сен-Жюст. "Аристократка" — так прозвали его современники — страдал манией чистоты и при этом боготворил террор.
В литературе 9 термидора как-то провисает между романтическими событиями начала революции и наполеоновскими войнами. Лишь в романе "93 год" Виктор Гюго, забегая вперед, с досадой отмечает, что после термидора Париж "охватило непонятное, безудержное веселье". Об этом же, но уже безо всякой досады, писал Анатоль Франс. В последней главе "Боги жаждут" писатель-эпикуреец, несмотря на удаленность событий, не мог скрыть радости: все в Париже ощущали эйфорию — торговцы чувствовали себя богаче, старики — моложе, женщины — красивее, и все благодаря одному событию — падению Робеспьера.
АЛЕКСАНДР Ъ-БОДЕ