В год столетия Исаака Бабеля Литературный музей открыл выставку, посвященную творчеству писателя. Среди экспонатов есть редчайшие рукописи и фотографии, раритеты. О Бабеле рассказывает НИКОЛАЙ Ъ-КЛИМОНТОВИЧ.
Бабель — одна из легендарных фигур словесности 30-х годов. С его именем связано множество апокрифических историй, прочно вошедших в мифологию советской литературы. С легкой руки самого Бабеля распространен рассказ о том, что в 1916 он подвергся судебному преследованию за нарушение в печати правил благопристойности. Если бы это было правдой, то выглядело бы весьма странно: литературные нормы "серебряного века" не отличались пуританством, а "соблазнительные" вещи Андреева, Арцыбашева или Кузмина приучили публику к терпимости.
Тогда же молодой автор был замечен Горьким, который принялся следить за становлением молодого таланта, а в 1919 благословил его отправиться "в люди". Удивительно, что во времена "Несвоевременных мыслей" и закрытия его газеты большевиками, Горький рекомендовал автору, в котором принимал участие, отправиться в окопы гражданской войны, причем — в армию Буденного. После выхода в свет "Конармии", будущий маршал, якобы, высказывался об ее авторе крайне отрицательно, а Бабель, естественно, радовался такой рекламе. Куда убедительнее, впрочем, звучат известные анекдоты, из которых следует, что командарм Бабеля вообще не читал. Наконец, в литературных кругах сразу после гибели писателя (а первые его переиздания появились через двадцать лет после ареста) циркулировал слух, что в архивах Лубянки остался неизвестный роман Бабеля. Архив Бабеля так и не найден, о романе нет никаких достоверных свидетельств, но как раз эта легенда лучше всего объясняет причину мифологизации личности и судьбы писателя.
Дело в том, что количество написанного Бабелем никак не соизмеримо с его громкой и отчасти скандальной славой. При жизни он выпустил в свет всего три тоненьких книжечки и две пьесы, одна из которых представляет собой переложение для сцены его же "Одесских рассказов". Паустовский в "Золотой розе" вспоминает, что как-то Бабель пришел к нему с портфелем, набитом рукописями. Паустовский крайне обрадовался: наконец-то Бабель написал крупную вещь. Но в портфеле оказалось огромное число вариантов одного единственного рассказа "Любка Казак". Судя по другим воспоминаниям, вопрос о больших паузах между публикациями Бабеля поднимался даже на Первом съезде советских писателей, и, кажется, Илье Эренбургу пришлось вступиться за писателя, заявив, что срок беременности у слонихи много больше, чем у крольчихи. Так или иначе, Бабель — едва ли не самая приметная литературная фигура 30-х, и одновременно — едва ли ни самый неплодовитый автор русской словесности.
Ученичество Бабеля было недолгим. В память об этом периоде осталось лишь несколько текстов. Рассказ "Иисусов грех" отчасти дает представление о ранних его опытах — в стиле Замятина или Ремизова. Но уже первая книга представила Бабеля как мастера, обладающего редкостной и неповторимой манерой. Успех "Конармии" был оглушителен. И это при том, что во второй половине 20-х одна за другой выходили такие вещи о Гражданской, как "Бронепоезд" Всеволода Иванова, "Разгром" Фадеева, "Сорок первый" Лавренева, "Города и годы" Федина, "Чевенгур" Платонова, романы Леонова, Бруно Ясенского, Пильняка, Булгакова, всего не перечислишь. Но даже на этом ярком фоне "Конармия" явственно выделялась, и иначе чем с Гоголем благожелательные к автору критики книгу не сравнивали. Не берясь выделить составляющие этого успеха, скажем лишь, что экзотичность самого материала, как она воспринимается сегодня, тогда можно было смело поставить на последнее место: гражданская война и террор были недавней реальностью.
Причудлив для этой реальности был, пожалуй, лишь сам герой-рассказчик — молодой интеллигент-очкарик из семьи одесского еврея-торговца, воспитанный на Талмуде, окончивший Коммерческое училище, человек книжный и невоенный, к тому же — романтик, воспринимающий жизнь как "цветущий луг в мае, по которому ходят женщины и кони". На этом контрасте и построена книга: герой совершенно неуместен среди толпы конноармейцев, напоминающей скорее банду анархистов, обученных большевистской фразеологии. Но именно такой герой оказывается идеальным летописцем военных будней и устрашающих подвигов своих полубезумных однополчан, видящим происходящее с почти болезненной рельефностью, а описывающим — с ослепительной яркостью. Если бы Бабель оставил после себя только эту небольшую книжку, то и тогда он, несомненно, вошел бы в пантеон русской литературы. Но он — еще и певец дореволюционной одесской Молдаванки. В знаменитых "Одесских рассказах", которых всего-то четыре, писатель вторгся в жанр гангстерского рассказа в стиле О`Генри, но, разумеется, изменил его до неузнаваемости, сплавив с одесским фольклором и осенив духом еврейского анекдота в литературной обработке, напоминающей Шолом Алейхема. Многое из того, что написано Бабелем, круто замешано на здоровой эротике (недаром он считал своим учителем Мопассана), включая несколько поздних автобиографических новелл. Пожалуй, именно "натуралистичность" Бабеля при полном отсутствии морализаторства делает его манеру столь необычной в контексте российской литературы. Несмотря на иудейское воспитание, в Бабеле победило его черноморское происхождение и отчетливо "эллинское" восприятие мира: "В Одессе каждый юноша, пока он не женился, хочет стать капитаном дальнего плаванья; вся беда в том, что в Одессе мы женимся с удивительным упорством".