55 лет назад, в 1953 году, в СССР набирало обороты "дело врачей-вредителей". Советские граждане разоблачали всех врачей без разбора их специальности и национальности. Эта массовая нелюбовь к представителям самой гуманной в мире профессии имеет в России давнюю историю. Первый врач в современном понимании этого слова, появившийся на Руси, "немчина Онтон" был зарезан как баран за безуспешное лечение пациента. Испокон века страждущие считали, что лекари запрашивали за свои услуги непомерно дорого. А квалификация отечественных врачей оставляла желать много лучшего. В главном медицинском вузе Российской империи — Военно-медицинской академии защищалось огромное количество бессмысленных диссертаций, посвященных, к примеру, человеческим экскрементам. А инфекционные болезни эти специалисты пытались лечить фекальными испарениями.
"Зарезаша его ножом, яко овцу"
На протяжении всего времени существования советской власти отечественные архивы хранили множество тайн о большевистских вождях и их происхождении, в числе которых были и документы о жизни предков Ленина. В числе этих историй было немало интересного о жизни деда Ленина — врача Александра Бланка. В середине XIX века он служил фабричным врачом на уральских горных заводах. Однако немалую часть года доктор Бланк посвящал не заботам о здоровье вверенных ему рабочих, а укреплению здоровья собственной семьи. Каждую весну почтенный эскулап сажал семью в экипаж и через полконтинента неспешно отправлялся на воды в Карлсбад (ныне чешские Карловы Вары). Отдохнув и попив целебной воды, семья Бланк трогалась в обратный долгий путь и добиралась до дома едва ли не осенью. Все это время многочисленные пациенты доктора обихаживались малограмотными фельдшерами или деревенскими знахарками.
Доктор Бланк не был исключением — он вел себя так же, как и большинство российских врачей. Отказ от выезда к больному в дурную погоду тогда никого не удивлял. А уж нежелание частных врачей оперировать безнадежно бедных пациентов вообще было в порядке вещей, даже если в округе отсутствовали больницы, оказывающие помощь малоимущим. В одном из рассказов врач Антон Чехов устами своего героя описывал типичную для провинциального российского города ситуацию. Жили в нем двадцать восемь врачей, сделавших себе состояние, но дела с лечением шли все так же плохо: когда дошло дело до операции, пришлось выписывать хирурга из Москвы.
Больные платили рвачам в белых халатах не только звонкой монетой, но и ненавистью. В списке самых непопулярных людей страны доктора стойко удерживали одно из первых мест наряду с чиновниками и полицейскими. А в конце XIX века в Российской империи пользовалась большой популярностью сатирическая поэма о врачах анонимного автора:
Лежит жена моя в постели
Сегодня ровно две недели.
Ведь это сущая беда!
И ездит доктор ежедневно,
Рецепты пишет он примерно,
А пользы нету и следа...
На крошечном листке бумаги
Больной жене моей бедняге
Он пишет что взбредет на ум;
Рецепты доктор скоро строчит,
И только ими нас морочит,
Клянусь, их пишет наобум!..
Что день, то доктору рублишко,
Аптеке два, а то и с лишком.
В конце концов стихотворец предлагал отказаться от услуг ученых докторов и обращаться к знахарям. И нужно признать, что именно в противостоянии традиционных русских способов лечения и западной медицинской учености крылись корни проблем российского здравоохранения на протяжении десятилетий, если не столетий.
Первыми иностранными лекарями, появившимися на Руси в XII веке, были греческие монахи. Однако их методы отличались от способов, применявшихся русскими знахарями, лишь тем, что они не призывали себе на помощь языческих духов, а сочетали лечение травами и заговорами с христианскими молитвами. Врачи в том понимании, которое бытовало в Европе, появились в Москве в свите невесты великого князя Ивана III византийской принцессы Софьи Палеолог. Однако дебют научной медицины на русской земле оказался неудачным.
В 1485 году летописцы зафиксировали следующую историю неудачного лечения иноземным врачом сына татарского царевича:
"Того же лета врач некий немчин Онтон приехал к великому князю, его же в велицей чести держал великий князь; врачевал же князя Каракучю царевича Даньярова, да уморил его смертным зелием за посмех".
Была ли смерть пациента местью врача за тяжкое оскорбление — "посмех" или просто результатом неверного лечения, по прошествии веков не определишь. Но великий князь выдал врача потерпевшей стороне. После пыток за него хотели было потребовать от далеких родственников выкуп, но Иван III запретил выносить сор из избы. Онтона просто вывели на берег Москвы-реки и "зарезаша его ножом, яко овцу".
Не менее грустным оказался финал другого иноземного лекаря — Леона Жидовина. Он взялся лечить сына Ивана III — Ивана Ивановича, и, как говорится в летописи, "лекарь Жидовин видел его... похваляясь излечить его... а не излечу... вели казнить меня смертною казнью". Врач пережил пациента всего на полтора месяца — ему отрубили голову. Но эта смерть по сравнению с наказанием для других иноземных лекарей была просто актом милосердия. При том же Иване III польских врачей Ивана и Матвея Лукомских сожгли в железных клетках. А женщин-лекарок, состоявших в свите царицы Софьи, великий князь приказал утопить.
Но суровыми наказаниями за неудачное лечение проблемы лекарей-иностранцев не ограничивались. Русские знахари, как правило, брали деньги не за процесс лечения, а за его результат. А главное, они знали, что на Руси требовать плату с людей властных и знатных не всегда безопасно. Иноземные же врачи и здесь попытались влезть в русский монастырь со своим уставом. Убедившись, что после выздоровления московиты крайне неохотно развязывают мошну, они стали требовать с состоятельных пациентов письменных обязательств с точным указанием суммы, выплачиваемой после выздоровления.
Однако и здесь их ожидало столкновение с суровой русской реальностью. Знать так же легко не исполняла свои письменные обязательства, как и устные, а чиновный и судебный люд, как правило, в любом споре признавал правым того, кто имел больший вес при дворе. А иноземные лекари далеко не всегда обладали необходимым влиянием. Только в XVII веке они нашли выход из этой ситуации. В 1674 году лекарь Миколайко Грек подал царю Алексею Михайловичу челобитную с жалобой на Силу Семенова сына Потемкина за то, что тот не заплатил ему за лечение астрономическую по тем временам сумму — сорок рублей. Но Сила Потемкин подал, говоря современным языком, встречный иск:
"Государь, лечил меня, холопа твоего, Николай Грек, а скорбь у меня... от лошадиного убою в луне и тайной яд ядро было одно припухло, и договор у меня был с ним, Николаем, что ему меня было излечить и здорова доспеть, так как был я, холоп твой, здоров от матери рода... И против того договору он, Николай, меня, холопа твоего, не излечил — испортил, сделал с увечьем, и ядро, которое было припухло от лошадиного убою, и ему, Николаю, было по договору излечить, и он то ядро вон вырезал и жилы обрезал, и меня, холопа твоего, тем испортил и изувечил".
Процесс мог растянуться на многие годы, но тут коллеги Грека смогли добиться решения о передаче дела в ведавший медицинскими делами Аптекарский приказ, где врачи-иноземцы имели огромное влияние на все решения. Вслед за тем была создана медицинская комиссия для обследования Силы Потемкина, итогом работы которой стал следующий вердикт:
"Дохтуры Яган Розенбург, Стефан Фунгаданов, Лаврентий Блюментрост, осмотря Силу Семенова сына Потемкина, сказали: "Лекарь де Миколай Грек его, Силу, от болезни вылечил тому 3 годы и с тех мест и по сие время он, Сила, в добром здоровье"".
А далее последовало решение: "На Силе Семенове сыне Потемкине недоплатных денег 40 рублев доправить, а доправя — отдать лекарю Миколаю Греку".
Братская взаимопомощь лекарей в такой форме, конечно же, значительно облегчала извлечения наличных из страждущих. Но даже такой механизм давал сбои. Так что лекари-иноземцы практически поголовно стали требовать плату за визит, а не за результат. Что, естественно, не добавило им популярности.
"Жилось очень и очень недурно"
Вот только деваться от иностранных врачей знатному русскому люду было уже некуда. Со знахарями-чернокнижниками иностранные врачи успешно боролись рука об руку с церковью и чиновниками. А чем более востребованными и влиятельными становились иностранные доктора, тем жестче они отстаивали свои интересы.
Аптекарский приказ, к примеру, изводил из Москвы не только русских знахарей, но и некоторых иноземных лекарей. Чтобы практиковать на Руси, вновь прибывшие эскулапы должны были сдать экзамен уже зарекомендовавшим себя "дохтурам", которые не горели желанием делиться с новичками сверхдоходами, а потому нередко заваливали даже выпускников престижных европейских университетов. А на тех, кто даже после этого начинал ходить по богатым дворам и предлагать свои услуги, устраивалась настоящая охота.
Слухи об огромных заработках врачей на Руси широко распространялись и привлекали в страну не только настоящих специалистов, но и, как писал историк медицины Д. Петровский, авантюристов всех мастей:
"Врачебному персоналу в те времена на Руси жилось очень и очень недурно. Некоторые врачи ввиду этого на свой страх и риск безо всякого вызова стремились в Россию. Напр., в 1624-1627 г. прибыли сюда из Голландии Матиас Дамиус, Киврин фон Бремборг и Доминик Кауфман, а из Швеции фон Дален. Голландские выходцы, видимо, были невысоких научных и нравственных качеств и сомнительной профессиональной гордости. Так, Бремборг просил царя позволения исправлять обязанности доктора, хирурга и аптекаря, уверяя, что он лечит лекарствами собственного изобретения и такие болезни, о которых неизвестно со времен Гиппократа самым ученым и опытным медикам. Там же (т. е. в челобитной) он дурно отзывается и называет обманщиками лейденских профессоров, раздающих дипломы за деньги. Бремборг был принят на службу, но вскоре был выслан из России. Другой голландец, Доминик Кауфман, так был уверен в приеме, что захватил с собою, направляясь в Россию, жену и аптекаря Георга Кривея, но им велено было оставить пределы России, так как они "люди неведомые и свидетельствованных у них грамот и об них ни отколе Царскому Величеству письма нет". Напрасно Кауфман соглашался вместо врачебной на всякую иную службу, как то: "города ставити и острожки великими крепостьми укрепляти и воду под город и в город проводить", дело этого своеобразного врача-инженера не выгорело".
Плавное течение сытой жизни сложившейся в Москве лекарской корпорации нарушалось лишь тогда, когда самодержец решал, что докторов в России не хватает и нужно нанять за рубежами страны новых иноземных лекарей. В процессе вербовки предпочтение отдавалось врачам-протестантам, поскольку папистов-католиков и жидовинов-иудеев на Руси не любили испокон века. Однако при крайней нужде приглашали и поляков, и евреев. И если при последних Рюриковичах приглашали главным образом врачей для царского двора, то с воцарением Романовых вербовки медиков в Европе стали регулярными и массовыми. Петр I, освободившись от опеки старшей сестры — царевны Софьи, приказал привезти из Голландии в Россию сразу пятьдесят врачей.
При первом Романове — Михаиле Федоровиче — возникла мысль обзавестись и собственными, русскими врачами. Однако ни детей, достаточно подготовленных для поступления в зарубежные университеты, ни родителей, желающих отправить своих чад за знаниями на чужбину, в русских семьях не нашлось. Так что во исполнение царского указа были отобраны и отправлены на учебу дети прижившихся в России лекарей-иноземцев. На обучение одного из них, сына лейб-медика царя Валентина Бильса — Валентина Бильса-младшего, в Лейденском университете была потрачена тысяча рублей. Истинно царской щедрости и в России, и за границей не переставали удивляться и сто лет спустя. Но первый опыт оказался хотя и обнадеживающим, однако неудачным.
"В 1642 г.,— писал Петровский,— Бильс явился в Россию и, представив диплом, был принят на службу, он даже был удостоен редкой по тогдашнему времени милости: царской аудиенции. По велению Государя ему было назначено жалованье в год 100 руб. и корму 330 руб., да кроме того всякой всячины натурой".
Однако уже в 1644 году за какую-то провинность царь Бильсу-младшему "в дохтурах ему быти не велел, а служить ему государеву службу". Куда именно отправили проштрафившегося врача, осталось неизвестным. Но его челобитная с просьбой оставить при врачебном деле осталась без ответа.
Следующую попытку обзавестись собственными врачами предпринял Петр I.
"Петр Великий,— писал историк медицины Н. Куприянов,— как ревностный распространитель всего, что только могло образовать Россию, отправил в Италию, в Падую, двух русских молодых дворян: Посникова в 1692 году и затем Волкова в 1698 году для изучения медицины. Император заботился облегчить им путь за границу, почему Посникову сопутствовал д-р Пелярино и на польской границе сопровождали их конные проводники... Петр Васильевич Посников, сын дьяка и царского посланника при иностранных дворах, получил при отце своем хорошее образование, а в 1696 г. Падуанским университетом признан доктором философии и медицины. По возвращении в Россию Посников представил докторский диплом, где с великою похвалою было упомянуто о природных его дарованиях и об учености. Правительство наше, нуждаясь в то время в ученых, назначило его переводчиком в свите дипломатического посольства при иностранных дворах, так как Посников знал основательно языки: латинский, французский и итальянский. В 1697 году Посников отправил в Россию из Амстердама медикаменты, а в 1701 г. возвратился в Россию, где занял медицинский пост с окладом жалованья 500 руб., но, к общему сожалению, преждевременная смерть похитила ученого мужа. Григорий Иванович Волков, сын дьяка, по просьбе родителя своего в 1698 г. отправлен был в университет Падую для изучения медицины, где по получении докторского диплома возвратился в свое отечество и поступил на службу, подобно Посникову, при посольстве. Когда Петр Великий поручил ему перевод с французского на русский сочинения, известного в то время под названием "Jardinage de Quintmy", то, затрудняясь в переводе технических слов, он впал в меланхолию".
Так что и в этом случае силы и средства оказались потраченными попусту. Но царь-реформатор не сдавался и пригласил в Россию людей, способных обучать будущих врачей. Правда, до полноценной подготовки медицинских специалистов дело дошло много позже, после ухода Петра I из жизни. Да и качество обучения студентов-медиков на протяжении десятилетий продолжало оставлять желать лучшего.
"Сами считали свое поведение скандальным"
Причина слабой подготовки в русских медицинских вузах была той же, что и в других отечественных учебных заведениях. Лекции читались и посещались кое-как, требования на экзаменах зависели от взглядов и настроения профессора, а с получением практических навыков постоянно возникали разнообразные проблемы, главной из которых было постоянное безденежье студентов и необходимость постоянно зарабатывать частными уроками или иными способами.
Один из мемуаристов начала XX века описывал свой быт времен учебы в главном медицинском вузе страны — Медико-хирургической академии, переименованной затем в Военно-медицинскую. Он рассказывал, что любой студент, даже иудей, в 1870-е годы мог получить стипендию в размере 25-30 руб., чего с трудом, но хватало на съем скромной комнаты и не менее скромное питание. Однако все получавшие стипендию обязывались после окончания курса отслужить полтора года армейским лекарем, причем чаще всего на Дальнем Востоке или, того хуже, на Сахалине. Поэтому большинство выходцев из небогатых семей предпочитали давать уроки. Его собственный день складывался следующим образом. Занятия по договоренности он вел с девяти утра до часу дня. Но поскольку в те годы общественный транспорт в российской столице отсутствовал, а извозчик студенту был не по карману, то на дорогу уходило еще по часу в каждую сторону. Так что он успевал попадать лишь на вечерние лекции, если таковые случались, и на лабораторные занятия, если кто-то из приват-доцентов почему-то хотел проводить занятия во второй половине дня.
Практические навыки доставались будущим медикам еще труднее, поскольку клиники при академии не справлялись с потоком студентов-практикантов. Временами в специализированных клиниках на одного больного оказывалось до 25 студентов, желающих поближе познакомиться с его недугом.
А уж получение докторской степени, значительно увеличивавшей гонорары врача, в Военно-медицинской академии, по свидетельству современников, превратилось в настоящий фарс.
"Лет 30 назад,— писал журнал "Наблюдатель" в конце XIX века,— количество диссертаций едва ли превышало 30 в год. Лет 10 назад докторских диссертаций выходило уже в свет около 100. Но и затем число их постоянно увеличивалось и в некоторые последние годы доходило свыше 120. О чем академическое начальство ежегодно возвещало публике на академических актах с некоторою гордостью и самодовольством... Действительно, если мы посмотрим на русские медицинские факультеты, то в большинстве из них, кроме юрьевского, появляются 2-5 докторов в год, а в самом многолюдном — московском, где слушателей более, чем в академии, число врачей, получивших степень доктора, в течение последних лет едва ли в среднем числе превышает 10. Указанная громадная разница становится несколько понятнее, если взять во внимание, что врачи чуть не со всей России стекаются в академию для получения степени доктора медицины...
Ежегодно докторов выпускается свыше 100, а держать экзамен на доктора — гораздо более. Уже одно количество экзаменующихся исключает всякую мысль о серьезности этих экзаменов. И действительно, на экзамен по известному предмету они являются группами в 20-30 человек, и профессор употребляет 1 1/2-2 часа, редко больше, чтобы проэкзаменовать всю явившуюся группу. Следовательно, на каждого человека средним числом приходится по 6 минут, в течение которых профессор успеет предложить 3 кратких шаблонных вопроса и получить таковые же ответы... По отзывам профессоров академии, врачи, экзаменующиеся на степень доктора, в среднем выводе отвечают гораздо хуже посредственных студентов... Следует указать на то, что профессору, решившемуся поставить слабо отвечающим докторам неудовлетворительные отметки, иногда просто нет проходу от этих господ; они ловят его в кабинете, коридорах, на улице, прося переправить отметку и приводя в свое оправдание то болезнь жены, то сына и т. п., короче сказать, ведут себя как малолетние школьники, лишь бы выпросить себе удовлетворительный балл... К неподатливым профессорам некоторые из врачей посылали своих жен, которые становились перед профессорами на колени, умоляя переправить мужу неудовлетворительную отметку, причем угрожали, что в случае неисполнения просьбы их мужья непременно отравятся или повесятся и т. п. Когда подобные средства оказываются мало действительными, то прибегают и к более решительным. Эти средства состоят в запугивании профессоров, в распространении о них всевозможных сплетен в академии и во всем городе, в жалобах академическому начальству, которое, к сожалению, доступно для подобных жалоб. Иногда экзаменующиеся прибегали к помощи газет и печати, где они жаловались, что их, "тружеников науки", обижают безвинно некоторые профессора".
То же издание подробно описывало и темы защищавшихся диссертаций:
"Значительное количество их ежегодно, лет 8-10 назад, посвящалось,— а, быть может, посвящается и теперь,— действию холодных и теплых ванн на организм человека. Употребляются ванны общие и местные, напр., ручные, ножные; употребляются обливания, растирания, компрессы, души на различные части тела из холодной или горячей воды. А кто хочет блеснуть остроумием и оригинальностью, тот пишет о влиянии почечуйного душа на чувство места, на силу верхних и нижних конечностей... Все подобные диссертации на разные лады, но приблизительно с одинаковым успехом развивают, подтверждают и пережевывают ту основную мысль, что холодные ванны охлаждают человеческое тело, а горячие его согревают. Эта основная мысль более уже десяти лет, с разными вариациями, дополнениями и сокращениями, доказывается в академических диссертациях с переменным успехом; но до конца, по-видимому, еще далеко...
Другая, еще более многочисленная, серия диссертаций была посвящаема в прежние годы азотистому обмену, также обмену жиров, различных солей в организме и т. д. Здесь исследуется влияние на азотистый обмен тех же холодных, теплых и горячих ванн, обливаний, растираний и т. д., а также влияние различных лекарственных и питательных веществ. Здесь дело гораздо сложнее, так как для того, чтобы определить количество азотистых веществ в пище и экскрементах человека, необходимо основательное знание химии, которую в две-три недели и даже в три месяца изучить нельзя. Но и здесь более остроумные скоро нашлись, как пособить горю. Недалеко от академии в лесу есть химическая лаборатория, принадлежащая одному высшему учебному заведению другого ведомства, и там ассистент или его помощник за известную плату делал анализ экскрементов, привозимых к нему врачами, ищущими степени доктора медицины. Таким образом, вся ученая роль последних при сочинении диссертации сводилась к тому, чтобы отвезти экскременты в указанное учреждение, заплатить деньги и подучить цифры анализа. Сначала дело держалось в большом секрете, так как сами авторы считали свое поведение скандальным. Но как удержать секрет, когда начали ездить туда чуть не целыми толпами, когда объект для исследования весьма трудно было провезти в секрете, и пассажиры, ездившие в ту сторону, должны были зажимать нос от страшной вони в вагонах".
Получив вожделенную степень, новоиспеченные доктора медицины предлагали своим несчастным пациентам самые новые, полученные из Европы и Америки методики лечения. Ведь в борьбе за кошелек состоятельных страждущих выигрывал тот, кто сумеет предложить самый необычный вариант избавления от недуга. Среди многочисленных панацей, использовавшихся в XIX веке, появлялись весьма необычные, но близкие докторантам Военно-медицинской академии способы лечения болезней. К примеру, европейские врачи обратили внимание на то, что мусорщики и золотари, вывозящие фекалии, менее других людей подвержены инфекционным заболеваниям — тифу, холере и т. д. И сделали вывод о пользе вдыхания газов сточных труб, то есть вони канализационных стоков. Но поскольку в России канализация водилась далеко не во всех районах столичных городов, то отечественные эскулапы зарабатывали, давая пациентам вдыхать аромат отхожих мест. Их менее удачливым коллегам оставалось только путем ежедневных посещений больных вытрясать из них полтинники и рубли. Причем бесстыдство как рядовых врачей, так и профессоров переходило всякие границы.
Описывался случай в Смоленской губернии, когда крестьянская семья голодала, чтобы собрать деньги на лечение занемогшей матери семейства. А затем, не сумев быстро скопить требуемой профессором суммы, продала свою главную кормилицу — корову. Каково же было изумление землепашцев, когда светило медицины, осмотрев больную, сказал, что у нее нервное истощение и требуется только отдых и усиленное питание. После чего, не моргнув глазом, положил гонорар в карман.
Естественно, при таком положении медицины не только в глухих деревнях, но и в крупных городах процветали знахари. А медицинская общественность обличала их невежество в многочисленных статьях, брошюрах и книгах. Заодно доставалось и народу, чья темнота и бытовая нечистота приводили к многочисленным заболеваниям и эпидемиям. А сами врачи, получая немалые деньги за заведование фабричными и прочими амбулаториями или отделениями в земских больницах, бывали там от силы раз-два в неделю, но даже в эти дни брезговали общаться с больными, передоверяя это грязное дело фельдшерам, которые даже если и знали что-то во время обучения, давно уже все забыли.