Народных депутатов СССР (1989 год) и РСФСР (1990) в начале их деятельности встречали с трепетной надеждой. При досрочном и не вполне добровольном окончании инвеституры провожали их с полным безразличием (СССР — 1991) или тихим ужасом (РФ — 1993). Вчерашний уход думцев на каникулы показывает модель противоположную и даже вселяющую некоторый оптимизм: начало работы Госдумы (11 января с. г.) было встречено с тихим ужасом, зато итоги работы первой сессии оцениваются со сдержанным благодушием. Причины такого благодушия анализирует обозреватель Ъ МАКСИМ СОКОЛОВ.
Об исторических аналогиях принято вспоминать в тех случаях, когда они не сулят ничего хорошего. Но бывают аналогии и обратного свойства. Третий парламентский опыт (после 1989 и 1990 года), предпринятый в России конца XX века, может быть отчасти сравнен с третьим же опытом, предпринятым в России начала века. Первая и Вторая думы были исполнены пафоса революционного переустройства общества — и были разогнаны. Созыв Третьей Думы (1907), предпринятый в разгар столыпинской реакции, не вызвал а обществе ничего, кроме насмешек — а она мирно и даже плодотворно проработала весь свой срок полномочий, до 1912 года.
Сходство может быть связано с тем, что первые думы и первые съезды созывались в эпоху подъема политической активности общества, а Третья Дума 1907 и 1993 года — в эпоху реакции. Если суть парламентаризма заключается в нахождении компромисса и между группировками, представленными в самом парламенте, и между ветвями власти, тогда именно реакционная эпоха, когда и общество, и политики сыты великими потрясениями по горло, оказывается плодотворной для становления парламентаризма. Насчет того, как должны работать представительные структуры в совершенном гражданском обществе, существуют разные мнения, но что касается общества, граждански весьма неразвитого — российского, например, — то тут мнение более однозначно. Парламент должен исполнять две функции. Во-первых, служить местом становления политической элиты, где та учится политично решать свои проблемы — избегая омерзительных картин в виде выбитых глаз и свороченных скул. Во-вторых, именно в парламенте должно происходить выпускание пара — улица, как показал опыт, является для этого совершенно непригодным местом.
Такой благоразумный подход сильно противоречит честолюбию политиков. Если закон не ставит жесткого предела полномочиям парламента и дает возможность трактовать их как необъятные (съезд народных депутатов РФ), депутаты оказываются перед сильнейшим соблазном: зачем ограничивать себя выпусканием пара и обучением политической культуре, когда можно быть полновластным коллективным хозяином земли русской — причем на совершенно законных основаниях. В случае с необъятными полномочиями надежда есть лишь на добровольное самоограничение депутатов, в случае с авторитарной конституцией вроде нынешней от них не требуется такого морального подвига — их уже ограничил законодатель. Интересно, что de facto с мыслью о неизбежности ограничений смирился даже Григорий Явлинский, который шел к выборам с требованием придать парламенту учредительные функции — т. е. дать Думе возможность и участвовать в игре, и по ходу дела устанавливать ее правила. Сегодня Явлинский рад уже тому, "что в России есть парламент, что он работает, очень хорошо, что в нем не возникло особо острой конфронтации", — хотя, очевидно, что, будь у парламента учредительные, т. е. всевластные функции, без "особо острой конфронтации" дело не обошлось бы. А лучше всего приятное удивление общественности, изначально не ждавшей от Думы ничего хорошего, выразил выгнанный из "ЯБЛока" Владимир Лысенко: "Самое главное — не то, что сделано, а то, чего не произошло: высказывались пессимистические прогнозы о том, что Дума будет неработоспособна, что она будет мстить президенту, но все эти страхи не сбылись".